Марина Серова: Дважды убитый

— Стой, сука!

Я оглянулась на бегу. Метрах в двадцати увидела своих преследователей — трех человек в масках с прорезями для глаз, вооруженных помповыми ружьями.

«Уйду, — подумала я, — и не из таких переделок выпутывалась».

Расстояние между мной и преследователями не сокращалось, сзади уже стреляли и явно не в воздух. Мы мчались по пустынным улицам Тарасова. «Почему нет прохожих?» — пронеслось у меня в голове. Солнце слепило глаза. Летом в это время в центре всегда полно народа. Интуиция подсказывала мне, что из центра нужно уходить, легче затеряться в проходных дворах, город я знаю как свои пять пальцев. Свернув на Провиантскую, почувствовала опасность, потом увидела в конце улицы еще двоих, в таких же масках, вооруженных «узи». «Врете, сволочи, все равно уйду», — подумала я. Я знала: справа впереди есть дворик, через который я смогу улизнуть от этих головорезов. Те, что стояли в конце улицы, начали не спеша, в полной уверенности, что деваться мне некуда, двигаться навстречу, расстояние сокращалось, как шагреневая кожа, но спасительный двор был уже близко. И тут, что за наваждение, прямо над собой я услышала вой авиационной бомбы; две-три секунды, и мне конец. «Вот так бесславно закончится твоя, не такая уж длинная, жизнь, частная сыщица Таня Иванова», — промелькнуло в голове. Вой не прекращался, стал ближе и страшней, но уже каким-то странным, я зажмурилась, приготовившись достойно покинуть этот несовершенный мир. Вой не прекращался, но и не приближался теперь, а замер на одной ноте.

Открыв глаза, я увидела знакомый потолок и себя, лежащую на своей антикварной кровати. Зеркало вернуло мне мое реальное отражение, выводя на свет божий из сновиденческого зазеркалья. В прихожей надрывался дверной звонок, перенося меня из мира сновидений в утреннюю реальность.

Звонок заставил меня подняться. Бросила взгляд на часы — восемь. Довольно рано для визита. Интересно, кого там черти принесли. Набросила халат, прошлепала в прихожую, открыла — на пороге дивное создание, соответствующее требованиям расхожего стереотипа: 90–60—90, натуральная блондинка, идеальный овал лица, красиво очерченный рот, большие синие глаза, и только тревога, притаившаяся в них, ставила эту ундину в один ряд с простыми смертными.

— Здравствуйте, простите, вы Татьяна Иванова?

«Здрасьте, здрасьте». Даже в такой критический момент, когда на пороге появляется заплаканная, но оттого не менее ухоженная и привлекательная женщина, я не могу отказать себе в удовольствии внутренне позубоскалить. Извинение — беззлобность, генотип Эркюля или знаменитого Мегрэ. Архаичная светскость первого и снисходительная деловитость второго не раз вызывали у меня ностальгическую улыбку, которая кончиками губ нащупывала ускользающее время. Наш век требует решительных и одиозных действий, особенно если ты ведешь опасное и независимое существование частного сыщика — на все руки от скуки. Вместо цилиндра и бабочки — полный набор чувствительных инструментов, включающий кастет, иглу со снотворным, газовый баллончик, леску-удавку, двенадцатигранники, ну, и, наконец, обычный «макаров», на который у меня имеется соответствующее разрешение, — в некоторых ситуациях о-очень действенная игрушка.

— Проходите.

— Спасибо, я пришла…

Голос дрожит, подкошенный всхлипом, переходящим в сдавленное рыдание. Чтобы закрыть эти шлюзы отчаяния и горя, я, налив в стакан воду, протянула гостье.

— Успокойтесь.

Вложив эту милостыню альтруизма в ее дрожащую руку, я отошла к окну, чтобы не смущать ее назойливым участием. Услышала, как зубы стучат о непослушный стакан. Наконец она подняла заплаканное лицо, перекошенное от стыда, в живописных черных подтеках. Так-то, не любят эти тонкие создания, покрытые истиной изысканной косметики и овеянные флером дорогого парфюма, обнажаться перед публикой. Рыдания постепенно стихли.

— Возьмите себя в руки.

— Анна Грачева.

Ее рука машинально кляпом потянулась ко рту, преграждая путь очередному приступу рыданий. Справившись с ним и нервно комкая платок, гостья с трудом выдавила:

— Мой бойфренд погиб.

— Вы считаете, что я могу быть вам полезна?

— Я столько слышала о вас…

— Тогда вы знаете, что я не занимаюсь благотворительностью и при всем сочувствии к вашему горю не могу работать бесплатно.

— Да, я знаю.

— Вам это будет стоить двести долларов в день, плюс расходы. В рублях я не беру.