Рольф Лапперт - Пампа блюз

— Здорово, Бен! — приветствует меня Масловецки. Он подходит ко мне, снимает солнечные очки, улыбается во весь рот и хлопает меня по плечу. — Давно тут? Как жизнь, кипит?

Мы видимся почти каждый день, но Масловецки тщательно следует ритуалу, расспрашивая меня о жизни во всех подробностях, будто я долго болел и не показывался на глаза.

Я вытираю руки тряпкой.

— Да, — говорю. Я всегда так отвечаю, даже если дела не очень. Что периодически случается: например, когда я скучаю по отцу, злюсь на мать или раздражаюсь на Карла. Если сказать, что все в порядке, не нужно тратить время на пустую болтовню. Да и говорить я не очень-то люблю. Я считаю, что люди вообще слишком много болтают.

— Рад слышать, — отвечает Масловецки, болтовня — его любимое занятие, и снова хлопает меня по плечу. — Ты эти запчасти просил? Сам справишься?

Я киваю.

— Все в порядке, — говорю я.

— Прекрасно, — отвечает Масловецки. — Отлично.

Он поворачивается к Карлу.

— О, кого я вижу?! — восклицает он с деланым удивлением, будто Карл — его старинный приятель, внезапно вернувшийся домой из затянувшегося на семь лет кругосветного путешествия. — Правильно, Карл, нечего дома рассиживаться.

— Мало синего, — отвечает Карл серьезно и листает журнал. Масловецки смеется над этой фразой, как над шуткой, и убирает солнечные очки в нагрудный карман пиджака.

— Ну и жара сегодня, скажу я тебе, — произносит он и вытирает белым платком блестящий от пота лоб. — Вам не жарко, хотите пить?

Я не отвечаю, потому что Масловецки уже сам отправился в магазин за двумя бутылками пива и апельсиновым лимонадом. Он всегда так делает. Спрашивает, но никогда не дожидается ответа.

Через час Масловецки сидит на диване рядом с Карлом. Карл продолжает рвать бумагу, а Масловецки листает книгу. Я закручиваю последнюю гайку на крышке генератора и направляюсь к доске, на которой одиноко висит ключ от трактора Отто.

— Ты знаешь, что такое Dermatobia hominis? — кричит мне Масловецки.

— Нет, — бормочу я в ответ и снимаю ключ с крючка. Масловецки встает с дивана, держа в руках раскрытую книгу:

— Южноамериканский овод. Его личинки могут забраться человеку под кожу, так что снаружи только задница торчит. Чтобы дышать.

— Слушай, Масловецки, — отвечаю я раздраженно. — Что ты меня вечно грузишь всякой дрянью?

Я забираюсь на сиденье трактора и вставляю ключ в замок зажигания.

— Это не дрянь! Ты же в Африку собрался, верно? Верно! Значит, должен знать, к чему готовиться!

Я не отвечаю, жму сцепление, поворачиваю ключ и слегка давлю на газ. Зажигание работает, клиновый ремень держит, карбюратор как будто в порядке. Но машина не заводится. Я чуть-чуть вытягиваю рычаг воздушной заслонки и делаю вторую попытку. Почти получилось, однако в последний момент двигатель передумывает и, фыркнув, глохнет. На третий раз я выжимаю педаль газа до упора — есть контакт, громада подо мной оживает, качается и дрожит, из выхлопной трубы над головой вырывается облако черного дыма. Заработавшие цилиндры раскачивают всю конструкцию, сиденье вибрирует. Я несколько раз легко даю газ — трактор успокаивается и начинает гудеть равномерно. Меньше чем через минуту я выключаю двигатель и спускаюсь вниз.

— Rodnius prolixus! — кричит Масловецки. — Тебе это о чем-то говорит?

Я вешаю ключ обратно на доску.

— Хищнец, — Масловецки кладет книгу на стол и подходит ко мне — по бутылке пива в каждой руке. — Он упадет на тебя сверху и намертво присосется к коже. А когда нажрется, тут же срет прямо в рану. Максимум через двадцать лет ты умрешь от поражения сердца или мозга.

Он протягивает мне бутылку.

— Ну и что? — говорю я. — А здесь я со скуки сдохну. И даже не через двадцать лет.

Я беру пиво и выхожу на улицу.

Масловецки идет за мной.

— Да ладно тебе! — кричит он вслед. — Не так уж тут и плохо!

Я сажусь на один из двух складных стульев в тени рядом с домом и отпиваю глоток из бутылки. Вообще-то для пива еще рановато, но ведь я уже починил трактор, а больше дел на сегодня нет. И потом, мне жарко. Я пью пиво с пятнадцати лет. Только пиво, никакого шнапса. Петр каждый вечер выпивал две-три рюмки шнапса — сливянки и зубровки. Он говорил, это спасает его от тоски по дому. После первой рюмки он всегда веселел и становился разговорчив, после второй — притихал, а после третьей грустнел так, что начинал петь польские песни.

Масловецки садится рядом со мной.

— Скоро жизнь в деревне изменится, — говорит он, — очень скоро. Вот увидишь.