Зденек Плугарж - Если покинешь меня

Они направились к выходу. Девица оценила дорогой костюм и очки пожилого господина, явно не принадлежащего к обитателям лагеря. Она опустила руки, обнимавшие полные колени, при этом юбка ее высоко задралась, Таугвиц оглянулся, смущенно потрогал очки, стало видно полоску розовой ноги с чулком, в дверях не выдержал и снова посмотрел на девушку.

Все трое остановились под цветущим каштаном.

— Профессор Маркус мог бы обучать ваших сыновей вместо того студента, — сказала Баронесса.

Маркус выпучил глаза, хотел что-то сказать, но только взъерошил усы. Таугвица раздражала пчела, кружившаяся вокруг его головы, однако было видно, что затея Баронессы ему нравится. Он сдвинул новую серую шляпу со лба на затылок, его широкое лицо озарилось веселой улыбкой.

— Черт побери, немного староват будет обещанный детям студент.

Баронесса недовольно поджала губы.

Таугвиц осмотрел пальто профессора, болтавшееся на его исхудавшей фигуре, давно не чищенные ботинки, щетинистое некрасивое лицо.

— А не будут ли мальчики бояться его? Они лишились матери, бедняги. Понимаете? — обратился Фриц к Маркусу. — Успеваемость у озорников — ниже всякой критики, а я целый день на фабрике, и у меня для них не остается времени.

Маркус стоял глубоко изумленный. Он едва понимал, что здесь говорят о нем. «Они, вероятно, шутят, — подумал профессор. — Людям, не имеющим достаточно такта, может взбрести в голову все что угодно».

— Это исключительный человек, — услышал он надтреснутый голос Баронессы.

Профессор хотел сжать кулаки, но вдруг заметил, что в руке, приложенной к груди, он как-то особенно смиренно держит свою старую засаленную шляпу. Два чувства боролись в нем, два голоса говорили враз. Один хрипло язвил: «Стой, молчи и жди, не годится, чтобы лошадь, к которой приценяются, била задом и угрожала покупателю».

А Фриц тем временем продолжал:

— В конце концов уж вы наверняка знаете не меньше того несчастного покойника… Хотя, что я говорю? Ведь вы учитель и, конечно, знаете больше! А я кто? Я, собственно говоря, старый добряк, поэтому-то, вероятно, и не особенно преуспеваю.

Другой голос тихо уговаривал Маркуса: «Тарелка супа, два мясных блюда и черный кофе. Прощай, опротивевшая картошка, поджаренная на маргарине в почерневшей кастрюле. Конец ночам, во время которых ты не можешь сомкнуть глаз, потому что сосед за стеной возится с лагерной девкой».

Баронесса негодовала. Вокруг ее тонких губ резко обозначились глубокие складки, на увядших щеках выступили багровые пятна, руки женщины нервно теребили носовой платочек.

— Что вы, Фриц, ведь он профессор университета, а вы говорите «учитель»!

— Oh, Verzeihung [172] Ах, простите (нем.) . . — Таугвиц прикоснулся к плечу Маркуса. — Я не знал… — Фабрикант виновато посмотрел на Баронессу и в замешательстве начал левой рукой ерошить густые брови. — Но в таком случае вам, вероятно, не подойдет учить двух лоботрясов алгебре и географии…

Маркус чужим, равнодушным взглядом посмотрел вверх на расцветшие каштаны. Высоко в голубом небе над ними плыли весенние облака. А в нем самом насмешливый голос, все еще издеваясь, приговаривал: «Спокойствие, стой не шевелясь, коня торгуют тоже под открытым небом. Молчи и жди, они сами между собой поладят». Другой голос настойчиво и раздраженно жужжал в ухо: «Действуй, чего же ты ждешь? Неужели ты серьезно веришь, что тебе дадут место учителя гимназии, сумасшедший? Ты домолчишься до того, что и это предложение кто-нибудь выхватит у тебя из-под носа».

Кембридж, гимназия, домашний учитель…

— Выскажите все же ваше отношение к сделанному вам предложению, — застрекотал голос Баронессы.

«…Каждый человек свободен постольку, поскольку он сам способен на это…»

У Маркуса выскользнула из рук шляпа. Он попытался нагнуться за ней, но не смог, и опустился на колено. Таугвиц сразу даже не сообразил, что происходит. Баронесса нагнулась и подала Маркусу шляпу.

Профессор Маркус непроизвольно прижал обе руки к груди, поднял измученные глаза и хрипло сказал:

— Я согласен.

Белый корабль не спеша отчалил от Порт-Саида и, направляясь из Африки в Азию, вошел в Суэцкий канал. Сотни молодых людей в тропической форме легионеров, прогуливаясь по палубе, рассказывали сальные анекдоты, нещадно курили. То здесь, то там в сиянии белого солнца поблескивала линза, щелкал затвор фотоаппарата. На этот раз солдаты ехали не в трюме. Теперь они были «полноправными» наемниками, достойными преемниками славных боевых традиций Иностранного легиона. Командир полка в Оране, прежде чем вступить на борт корабля, обратился к сознательности легионеров, припомнил «героизм» их предшественников, которые сто двадцать лет тому назад в известной разбойничьей экспедиции поголовно, до единого человека, истребили арабское племя Эль Уфия.