Зденек Плугарж - Если покинешь меня

Дама подскочила к нему, бурно обняла и поцеловала в обе щеки.

— От вас пахнет, как от парфюмерной фабрики. О, да вы как будто растолстели, — он пытался говорить с ней в прежнем тоне, но растрогался и вынужден был отвернуться. «Эх, придет старость и приведет слабость, — подумал он. — Эта взбалмошная баба, того и гляди, доведет меня до слез!»

— Если бы я не держала вас за руку, я бы сказала — это дух вашей магнифиценции. — И тут же прибавила: — Отчего, скажите, ради бога, вы ввергаете в ужас людей? Вы так похудели, что от вас едва половина осталась.

Профессор нервно пошевелил моржовыми усами, радость его погасла. Наконец, хмурясь, он вынул из нагрудного кармана заботливо сложенную вырезку из газеты и подал ее Баронессе.

— Вполне достаточно прочесть последний абзац.

При чтении она молча шевелила тонкими накрашенными губами.

— Это что-то невероятное, — шепнула пораженная Баронесса и возвратила профессору статью, затем дружески положила ему руку на плечо и сочувственно произнесла, избегая смотреть ему в лицо. — Я не знала об этом, понимаете?.. А что поделывают остальные соседи? Мои ребятки? — Вдруг она изменила тему разговора. — А Штефанские уже в Канаде? А Капитан?.. Ну вот, вы опять измазались! Разве можно вас оставить без присмотра! — Она ногтем начала соскребать засохшее пятно на лацкане его пиджака.

Она торопила его; он семенил возле мелкими шажками, еле поспевая за ней. Старик действительно так сдал, что пиджак болтался на его исхудавшем теле. К тому же его мучила астма, и он вынужден был часто останавливаться, чтобы передохнуть. Баронесса растроганно одаривала встречных улыбками, но никто не отвечал ей.

Перед бараком, где они когда-то жили, он вдруг остановился.

— В одиннадцатой комнате никто, кроме меня, не живет.

До нее не дошел смысл сказанного, и она почти насильно втащила старика внутрь. Когда они вошли в комнату, серая тень мыши шарахнулась и исчезла под нарами. Перед Баронессой открылась унылая картина: шесть почерневших нар, одиннадцать пустых, ничем не прикрытых сенников; кто-то уже унес половину подголовников. На полу обрывки старых газет, засохшая грязь в углу, окно затянуто паутиной, на столе деревянная солонка, с потолка свисал знакомый зеленый шнур с патроном, но без лампочки.

— Где же все? Куда переехали?

— Капитан будто бы нашел место водопроводчика…

— А Вацлав, студент? У меня для него есть чудесное место домашнего учителя у господина Таугвица. Фриц такой добряк, он обязательно за него поручится и добьется, чтобы его приняли в университет.

Профессор выпрямился.

— Вацлав месяц тому назад застрелился.

Баронесса испуганно вытаращила глаза. Она попятилась и подняла обе руки.

— Это неправда! — вскричала она. — Ну, знаете, такие шутки неуместны!

Лицо Маркуса по-прежнему оставалось бледным, неподвижным.

— Нет, нет, нет, нет, — в ужасе лепетала женщина и пятилась назад мелкими шажками.

Растопырив пальцы и вытянув руки, она все еще взмахивала рукой, словно отгоняя от себя какой-то страшный призрак. В конце концов она наткнулась на нары, но не заметила этого.

— Не может быть. Ведь у меня для него есть место, я за ним приехала за сто пятьдесят километров. Через полгода он будет изучать медицину, так сказал Фриц…

Профессор глубоко втянул в себя воздух, его напряжение ослабло, он снова сгорбился.

Баронесса присела на нары, ее морщинистое лицо стало влажным, тонкие пальцы беспрерывно щелкали замком сумочки, лежавшей на коленях. Из глаз тихо катились слезы.

— Почему… он это сделал? — прерывающимся шепотом спросила она.

Профессор сел, сложил руки и, не отрываясь, не мигая, долго смотрел на кем-то забытую, истрепанную тапочку, валявшуюся под нарами.

— Он очутился на самом дне… и захотел, наконец, покоя…

— Почему я ему не написала, не послала немного денег, ведь это был человек нашего круга! Я думала о нем и все же не сделала этого.

Профессор скривил уголки рта, отрицательно покачал головой.

— Вацлав умер не из-за нужды и нищеты, а потому, что перестал понимать, зачем живет. Здесь, около нас, есть тысячи «героев», которые грызутся между собой из-за лишнего куска, из-за сигареты, и десятка два неразумных, которые гибнут, потеряв веру.

Баронесса невидящими глазами уставилась в окно. Муха с упрямым жужжанием билась о грязное стекло. Ее, должно быть, манили к себе едва распустившиеся цветы на каштанах в лагерной аллее.

— А во что в конце концов он должен был верить? — профессор вертел крышку от солонки и продолжал ослабевшим голосом: — В переворот, в победу нашего дела? А кто должен эту победу завоевать? Державы, лагеря, наш генералитет? Нет, Баронесса. Запад не так уж заинтересован ни с экономической, ни с политической точки зрения в реставрации старых порядков в Чехословакии. Он не станет из-за этого ломать копья, тем более что в результатах нельзя быть уверенным. У обитателей лагерей вместо энтузиазма пустые желудки и, кроме того, голые руки. А те, наверху? Это люди, оторванные от реальной обстановки у нас на родине, да и вообще от жизни они далеки. Они произносят чужие фразы, даже не задумываясь над этим. Они парят в мире фантазии и фальшивых представлений, которым в глубине души сами не верят. Политические трупы, стайка мух, которая вымрет, горстка банкротов старого, исчезнувшего мира.