Леонид Гартунг - На исходе зимы

Потом пили чай — крутой кипяток, заваренный какой-то душистой, таежной травой, конечно, без сахара, но с сушеной черной смородиной. К чаю Шура подала хлеб. Не тот хлеб чернильного цвета, хрустящий на зубах песком, который мы ели все лето, а хлеб из муки нового урожая, мягкий, душистый. Она разрезала ломоть на две равные части и одну пододвинула мне. Но до хлеба я не дотронулся — не посмел.

Шура ела хлеб, запивала его чаем и о чем-то думала. Мне показалось, что она ждет кого-то. И действительно, когда я поднялся из-за стола, в сенях послышались шаги. Дверь открылась, через порог шагнул большой, широкоплечий мужчина. Засаленная распахнутая стеганка открывала сильную грудь, туго обтянутую синей косовороткой. Я всмотрелся и узнал тракториста Василия Занина.

— Почему поздно? — спросила Шура. — Вы знакомы?

Занин остановил на мне взгляд светлых жестких глаз.

— Знакомы.

— Алексей нам пьесу принес. Раздевайся. И давай я тебе на руки солью.

Она взяла ковш и стала поливать ему в ладони над тазом в углу.

Потом он уселся на край кровати, взял картофелину и начал очищать кожуру. Очистил, но есть не стал, а положил ее перед собой и задумался.

— Оброс ты, — сказала Шура.

Он провел тыльной стороной руки по подбородку.

— Пустяк…

Раньше я видел его мельком, на полях, но не присматривался. Он был старше Шуры на несколько лет, и это впечатление усиливалось тем, что он носил усы. Светлые, чуть рыжеватые. Он был некрасив, коротко остриженные волосы начинали отрастать и торчали жесткой щеткой.

— Ешь, — опять сказала Шура. — А то остынет.

Он по-прежнему неподвижно смотрел перед собой. Цветная бабочка вылетела откуда-то, ударилась о стекло лампы, забилась по столу, перепорхнула на руку Занина. Он осторожно стряхнул ее на стол.

Шура положила руку ему на плечо.

— Устал?

Он встал, вынул из кармана и положил перед ней измятый листок бумаги.

— Прочти.

Она взяла листок, стала читать и от волнения не могла понять, что написано.

— Отец… Смертью храбрых… — проговорил хрипло Занин.

Он стоял, засунув руки в карманы брюк, слегка покачиваясь с носков на пятки, весь сжатый, напружиненный. По лицу его растекалась землистая бледность.

Через несколько дней Шура пригласила меня в школу на репетицию. Большую классную комнату освещала все та же лампа с перевязанным стеклом. Низенькие парты громоздились у стены, на длинной скамье сидели артисты с бумажками в руках.

Минька Чеканов с нечесаными длинными волосами, в красной рубахе навыпуск смотрел в потолок и шептал что-то обветренными губами. Ему предстояло играть Карандышева. Рядом, слегка притиснув его, разместилась веснушчатая толстая доярка Дуся Молотилова — будущая Огудалова.

Дядя Паша в старом тулупе дружески кивнул мне:

— Мое почтение!

— И вы в артисты записались? — спросил я.

Он смущенно стал оправдываться:

— Лександра, будь она неладна… Затащила.

— Кого ж вы будете играть?

— Купца Кнурова. — И добавил с некоторой даже гордостью: — Миллионера!

Ко мне подошла Шура.

— Вы посмотрите? Да?

Она, видимо, по-прежнему считала меня знатоком театра. Я не стал ее разуверять. Она вся горела лихорадкой деятельного оживления, ей было безоглядно хорошо, и казалось, ничего не нужно, кроме этой вот яркой минуты.

— Паратов! — крикнула она счастливым голосом. — Где Паратов? Вася!

Василий Занин курил на крыльце. За ним побежали. Он вошел и присел на парту отчужденный, хмурый.

— Действие второе, явление восьмое, — объявила Шура, на секунду выскользнула в сени и тут же появилась снова. Но это была уже не прежняя Шура.

Она вошла и остановилась в двух шагах от двери, словно не в силах идти дальше. Она взглянула на Василия, и лицо ее вспыхнуло румянцем смущения.

Василий быстрой легкой походкой пошел ей навстречу, поклонился, целуя руку.

— Не ждали?

В голосе его звучала легкая ирония, сознание своей власти над любящей его девушкой. Он был уже не тракторист, а Паратов. И Лариса с болью и упреком, с приглушенной страстью ответила:

— Нет, не ждала. Я ждала вас долго, но уже давно перестала ждать.

— Отчего ж перестали ждать? — спросил Паратов, поднимая притворно брови и дерзко смотря ей в лицо своими светлыми жесткими глазами.

— Не надеялась дождаться. Вы скрылись так неожиданно, и ни одного письма…

В голосе Паратова послышалось непритворное волнение:

— Извините! Я виноват перед вами. Так вы не забыли меня, вы еще… меня любите? — Он подождал, радуясь силе своих слов. — Ну, скажите, будьте откровенны!