Кока Феникс: Люсипаф

— Славик, — мрачно проговорила Люси. — Этот «Майн кампф» ходячий.

Пафнутий хохотнул.

— И сейчас напеваю, ну то есть слышу ее все время, а тут вместо флейты смех!

— «Чушь какую-то порет!» — смотрела на него с тоскою в глазах Люси. «Эх, если б не мои планы! Сидела бы я тут с этими…»

— Ага, — поддержал разговор Пафнутий. — Давай-ка я тебя на порчу проверю.

Лопоухий опять непонимающе посмотрел на Пафнутия.

— Ты что, Владик?!

— Да я же целителем стал, — нагревая медные палочки на свече, объяснял серьезно Пафнутий. — Сиди ровно, руки на яйца положи.

— Куда? — уши Лопоухого зажглись.

— На яйца, — сосредоточенно продолжал Пафнутий. — Ладошки вверх. Готов?!

И они с Люси жадно впились в голову Лопоухого. Пафнутий стал перед ним и повел медные прутики над головою Лопоухого. Они, дойдя до темени, быстро сошлись и застыли.

— Н-да! — тяжело цыкнул Пафнутий. — Есть порча! Люси счастливая, но серьезная как на кладбище поддакнула: — Скрестились штанги, сильная порча. — В ушах у Лопоухого опять засмеялись.

— Да что это?! — возмущенно, но улыбаясь пока, попытался понять он. А Пафнутий, приняв вопрос на свой счет, пустился в объяснения: — Видишь ли, порча — это наговор. Тебя сглазили.

— И давно? — заинтересованно спросила Люси.

— Восемь лет уже, — вздохнул Пафнутий.

— Да какая порча? — попытался вставить словечко Лопоухий, но Люси, не замечая, продолжала как по-писаному:

— И где, Влад?

— А мы сейчас проверим.

Пафнутий подошел к Лопоухому со спины и, вспомнив о необычайно вспыхнувших ушах, посмотрел на них. Уши вели себя наинормальнейшим образом. Мягко струился через них закатный Петербургский свет. Крякнув, Пафнутий повел ладонями вниз по позвоночнику.

— Ой тепло, Владик, — проговорил Лопоухий.

— Внизу, на крестце. Огромная, жаба! Точно восьмилетняя.

— Что будем делать? — проговорила Люси с таким неподдельным интересом, будто они изобретали колесо.

— Снимать, — твердо ответил Пафнутий. — И срочно! Лопоухий хотел откинуть крышку фортепиано, но Пафнутий положил свою мужицкую ладошку поверх музыкальных его пальчиков и заглянул ему в глаза:

— Ты завтра свободен?

— Завтра? Ха, — будто поддерживая чей-то смех, хохотнул Лопоухий. — Ха!

— Ты зря смеешься, Хока. Мне тоже в кассе «Аэрофлота» такую навесили… Влад еле поднял!

— Да? — ушки Лопоухого приподнялись, готовые послушать интересную историю, но Люси хранила профессиональную тайну. Она быстро встала и, задев Лопоухого невзначай бедром, вышла из комнаты.

Пафнутий пыхтел, вытирая медяшки:

— Я тебе безо всяких яких сниму ее, — уверял он Лопоухого. — Не ты первый, не ты последний. Только не тяни. Приходи завтра, и все уладим. Почувствуешь, наконец, за последние восемь лет в первый раз, что такое жизнь!.. — изливался Пафнутий.

А за окном в неугасимом зареве ночи раскачивался и хохотал, щекоча ногами своих китов, гигантский Астрал.

Фефела зашел с одного бока, развернулся, зашел с другого.

— Стоит! — недоуменно смотрел он на небо. — Смотри сюда, Дима!

Зигфрид вылез из дивана и припал к телескопической трубе. — Семь звезд видишь, да? — вел Зигфрида по небу Фефела. — Это ковш. Всегда был на своем месте. А вот эта восьмая, яркая, ее никто никогда не описывал. Да и вид у нее, как у кометы.

— Только хвоста нет! — вставил юный Зигфрид.

— Вот-вот! — Фефела сел за стол, взял линейку, арифмометр, и принялся что-то чертить, считать.

Зигфрид смотрел в телескопическую трубу и не видел не то, что восьмую, а и семи первых не замечал. «Так, туманность Андромеды! — думал он про себя. И воспользовавшись тишиной, осторожно отошел от телескопа и забрался назад в свой диванчик.

Он уже восемнадцать лет сидел в этом диванчике и рос, рос, крепчал и здоровел, не находя себе применения.

Однажды он вот также лежал в парке в старом глубоком диване, притащив его для этого из дому, и глядел на развалины некогда наполненных до краев водою и людьми бань. Как откуда ни возьмись прямо в диван прилегло нечто среднее между мужчиной и женщиной. Легло и начало смешить Зигфрида, а рассмешив, стало щекотать, но не так, как мама и тетя щекотали — подмышками, а пониже — животик, там… и шептать, мол, в баньке, сладенький, попаримся! Зигфрид уж не знал, что и думать, но о чем-то стремительно догадался. Как вдруг рядом появился Фефела. Он пристукнул неопределенного рода существо зонтом-тростью и повелительно проговорил:

— А ну-ка проваливай, гомосек недоношенный. Существо, не вымолвив слова, выпрыгнуло из дивана и понеслось к разрушенным баням, вломилось в провал окна и сгинуло.