Семён Данилюк - Обитель милосердия [сборник]

Пять лет не бывавший в Сочи, к тому же задумавшийся о своем, Вадим шел по существу на автопилоте, и все-таки глазомер бывалого разведчика погоды не подвел: вышел он точно по курсу, к асфальтовой дорожке, окаймляющей площадь у летнего театра. И вот здесь-то, протиснувшись меж двух кипарисов, он увидел Их.

Полуденный жар спал, и на площади прогуливалось достаточно людей, некоторые уже в вечерних туалетах, но это надвигавшееся метров с двадцати видение он выхватил сразу, будто вмонтированная внутри камера автоматически включила крупный план. Позже он сообразил, почему все произошло так стремительно: фигуры людей, которые он зафиксировал, выйдя к площади, были развернуты в одну, именно в эту сторону. И, черт возьми, было на что посмотреть! Их было двое. Нет, две.

Справа, ближе к бордюру, шла девочка лет пятнадцати в кружевном сарафанчике — эдакая стремительно летящая стрекоза. Делая шаг, она сильно отталкивалась носком туфельки, будто с каждым таким толчком и впрямь собираясь взлететь, — и взлетала! Но, едва поднявшись над землей, раздумывала и плавно возвращалась на горячий асфальт. Выгоревшие пружинистые локоны волос клубились вокруг возбужденного личика. В ней не было совершенной законченности. Длиннющие ноги чуть взбрыкивали, словно у олененка, от резких взмахов рук лопатки трепетали цыплячьими крылышками. Шла прелестная девочка, которая совсем вот-вот, еще два-три штришка, превратится в совершенную красавицу. И в предвкушении этого она порхала сейчас над асфальтом, требовательно собирая взгляды мужчин и гордясь перед своей спутницей.

Рядом с трепетной девочкой шла молодая женщина, полностью, казалось, углубленная в себя. Всеобщее внимание словно не достигало ее. И лишь подрагивание четко очерченных ноздрей на отстраненном, мягко-задумчивом лице выдавало привычное возбуждение, что испытывала она под множеством обволакивающих мужских взглядов, впитывая их в себя столь же естественно, как ее отполированное шоколадное тело — солнечные лучи.

И все-таки именно вдвоем сестры — а при всей внешней несхожести близкая родственность их была несомненной — производили удивительное впечатление совершенной гармонии, когда очарование словно искрилось меж ними, сокрушая встречных мужчин.

Жертвой этого очарования пал и Вадим. Застигнутый врасплох рыщущим взглядом девочки, он испуганно сглотнул прорезиненную слюну, подозревая, что вид у него вполне идиотский, и — не ошибся.

— Двадцать третий! — с торжествующей дерзостью отсчитала та, словно пришпиливая Илью в собранный богатый гербарий.

— Туточка! — нежно укорила старшая, и лукавая парочка просквозила мимо.

Спустя несколько секунд номер двадцать третий помотал головой и сделал наконец то, что давно собирался, — поставил ногу на тротуар. От недавней победительности не осталось и тени, и всей его воли хватило только на то, чтобы плестись следом, стараясь не думать, как сам он при этом выглядит. А выглядел он наверняка неважнецки. Какой-то тоскливо застывший парень — надо полагать, номер двадцать четвертый — сочувственно шепнул:

— Бесполезняк, мужик. Не по нам сшиты.

— Да пошел бы ты, — схамил Вадим, хотя, несомненно, тот был прав — скукоженный, в измятом с дороги тряпье, на что тут рассчитывать?

А Вадим и не рассчитывал. Просто упрямо шаркал по асфальту, молясь своему воздушному богу, с которым втайне от подчиненных поддерживал самые свойские отношения, чтоб они не обернулись.

И накаркал-таки! То ли на звук, а скорее, из озорства, желая обозреть поверженные тылы, но девочка живо крутнулась на одной ноге. Может, она и не признала бы в нем экспонат из своей коллекции, но очумевший Вадим неожиданно для самого себя принялся сосредоточенно ковырять кору ближайшего дерева, она всмотрелась… и весело зашептала в ухо старшей сестре.

И все-таки он добрел за ними до гостиницы «Жемчужина». Уже входя в холл, девочка еще раз обернулась и фыркнула, выказывая презрение к зарвавшемуся недотепе, самой назойливостью своей компрометирующего ее обожаемую сестру.

Ну, что сказать? Конечно, день на этом для Вадима закончился. И, конечно, не дождались резвые медички своего шаловливого кавалера. И уже среди ночи, сев на кровать, уяснил окончательно: если не найдет старшую из сестёр, не объяснится как-то, то не только отпуск наперекосяк.

Перед глазами стояли мягкая, обращенная внутрь себя улыбка и — одновременно — нервная, пульсирующая женственность, казалось, стекающая по смоляным волосам и округлым плечам.