Александр Житинский - Внук доктора Борменталя

– Жаль, конечно, – вздохнул Дружков. – Лучше бы героем. Но ведь был? Куда от него денешься? Пускай стоит, напоминает, из кого мы вышли. А дальше – наше дело.

Облава была организована по всем правилам военного искусства. В понедельник утром платформа Дурыныши была закрыта, поезда следовали мимо без остановки, благодаря чему городские проводники, прибывающие в деревню за собаками-кооператорами, не смогли попасть к конторе, где с утра дожидались выхода на работу несколько сотен собак. В десять утра на площадь перед магазином, запруженную собаками, с двух сторон въехали два огромных крытых фургона санитарной службы – мрачные черные машины с крестами по бокам. Из них высыпали люди в стеганых ватных штанах и куртках, в рукавицах и шапках. У них в руках были сети и крючья.

Началось избиение.

Псов ловили сетями, подцепляли крючьями и забрасывали живым копошащимся окровавленным и стонущим клубком в открытые двери фургонов. Озверевшие от охоты санитары с матом и угрозами носились по площади, круша крючьями направо и налево. Снег стал красен от крови. Энтузиасты из местного населения во главе с Пандуриным образовали живую цепь, не выпускавшую собак из смертельного котла.

Дружков, дотоле дозванивавшийся в город с вопросами – почему нет проводников – выскочил из офиса налегке, успев прихватить со стола первое, что подвернулось под руку, – бронзовую копию памятника Преображенскому с собакой, сделанную на заказ. За ним выбежала Катя. Размахивая увесистой статуэткой, Василий ринулся в гущу бойни, рыча от бессилия и ненависти, но был схвачен Заведеевым и двумя доброхотами. Его и Катю препроводили в поселковый Совет и там заперли под охраной до конца операции. Василий упал на пол и, царапая ногтями пол, бился об него головой, издавая нечеловеческие звуки. Катя рыдала.

– Собака – собака и есть, – изрек Пандурин, закуривая и укладывая на колени дробовик, прихваченный им из дома для пущей острастки.

Василий вдруг кинулся на него, норовя перекусить шею, но помощники Пандурина – сын его и зять – легко с ним справились, надавав тумаков, и связали свернутым в жгут транспарантом – длинной красной тряпкой с меловой надписью «Решения партии – одобряем!». Связанный Дружков, привалясь к стене, смотрел через окно, как погибают собаки.

Все было кончено в полчаса. Заваленные телами собак фургоны, тяжело развернувшись на площади, покинули деревню. Разгоряченные бойней жители разошлись. На площади остались лишь кровавые пятна и клочья шерсти.

Катю вытолкали из поселкового Совета, и она побрела в офис, где уже мародерствовали дурынышцы: растаскивали мебель, срывали со стен картины, разворовывали кухню.

Катя добралась до телефона, набрала номер и сквозь слезы проговорила:

– Доктора Борменталя, пожалуйста…

«…Финита ля комедия!» Циничный возглас российских интеллигентов со времен Лермонтова, когда сделать ничего не можешь, а каяться не привык. Но ведь виноват-то я, больше никто. Задумал создать человека естественного в неестественной обстановке. Будто забыл, что сам исхитрялся многие годы, стараясь сохранить хоть что-то в душе и не утонуть в этой мерзости. Иронией обзавелся, цинизмом, равнодушием… А тут взял доброго пса и пустил его на волю. Поверил словам: все, что не запрещено, – разрешено. Сам же разрешения ему не дал, тем более, не дали милые наши обыватели. Теперь псу каюк. Коллега Самсонов ходит гордый и изображает провидца. Выхода нет. Мы никогда не будем людьми, уже поздно. И не в правительстве дело, не в партиях, не в способе производства материальных благ. Очередной эксперимент провалился. Страна бездарных экспериментаторов. Благом для Василия будет снова сесть на цепь и ждать ежедневной похлебки.

Единственный плюс от всего – новенькая операционная. И никелированная табличка на стене: «Здесь 25 декабря 1990 года родился Василий Генрихович Дружков». Здесь родился, здесь и помрет… Это самое гуманное, что я могу для него сделать.

Но кто же сделает это для меня? Похоже, Господь лишь точит свой скальпель.

«Все остались при своих» – сказала Дарья. Неправда. Василий остался при чужих. Надо вернуть его к своим и всю жизнь искупать перед ним вину. Как он будет смотреть на меня? А Алена?.. Лучше не думать.

А я уже было размечтался вслед за ним. Как из десятиэтажной клиники будут стройными рядами выходить спасители Отечества. Прямо из-под моего скальпеля. И доллары рекой… Гнусно жить на этом свете, господа!