Тони Моррисон - Боже, храни мое дитя

Ответ на первый вопрос: пока ничего нового. И на второй: отчаяние.

И тогда, надеясь получить действительно ценные знания и, возможно, как-то выбраться из пучины овладевшего им отчаяния, Букер подал документы в аспирантуру и в своих научных изысканиях сосредоточился на всевозможных путях обогащения – от простого бартера до производства бомб. Это превратилось в весьма увлекательное интеллектуальное путешествие, благодаря которому он сумел до некоторой степени усмирить свой гнев и даже посадить его в клетку, а также довольно многое понял относительно таких явлений, как расизм, нищета и войны. Политический мир он предал анафеме, а активистов этого мира, как ретроградов, так и прогрессистов, считал нелепо упорствующими в собственных заблуждениях и мечтах. С его точки зрения, революционеры – как мирные, так и с оружием в руках, – не имели ни малейшего представления о том, что будет, когда они, наконец, «победят». Кто станет править миром? Неужели «народ»? Ох, не надо! Но что тогда это означает? А то, что в таком случае лучше всего навязать «массам» новую идею о том, что, возможно, им, «массам», будет комфортнее, если от их имени станет действовать некий политик, ну и так далее. А далее все превратится в очередной театр, ищущий зрителей. Букер не сомневался, что только богатство объясняет все злодеяния человечества, и был решительно настроен никогда в жизни не оказывать богатству ни малейшего почтения. Он совершенно точно определил для себя направление и тему каждой из тех статей и книг, которые непременно напишет, и, продолжая свои исследования, постоянно записывал пришедшие в голову мысли и делал различные пометки. Приобретая все больше знаний в этой новой для него области, он все же изредка почитывал и поэзию, и кое-какие толстые литературные журналы. Но никаких романов – ни знаменитых, ни менее значимых. Некоторые стихотворения ему особенно нравились, потому что в них отчетливо слышалась музыка; а в журналах иногда печатали острые эссе, авторы которых, всячески возвеличивая культуру, мордовали политику и политиканов. В аспирантуре Букер начал писать и нечто совсем иное, чем наброски будущих эссе. Он пытался превратить поток мыслей, выраженных с помощью обычных, но практически лишенных знаков препинания, предложений, в язык музыки, способный отразить не только те вопросы, которые он задавал самому себе, но и результаты его размышлений над этими вопросами. Правда, свои опусы он по большей части выбрасывал в мусорную корзину, но некоторые все же сохранил.

Получив диплом магистра, Букер решил, наконец, съездить домой – исключительно ради того торжественного обеда, который собиралась по этому поводу устроить мать. Сперва он подумывал, не пригласить ли ему с собой Фелисити, свою давнюю подружку, с которой он то сходился, то расходился, но в итоге решил, что делать этого не стоит. Ему не хотелось, чтобы кто-то посторонний судил его семью. Такое он мог позволить только себе.

Во время семейного сборища все сперва шло гладко, даже весело, но только до тех пор, пока Букер не поднялся в свою старую комнату, которую когда-то делил с Адамом. Что-то ему там понадобилось найти, хотя он и сам толком не знал, что именно. Оказалось, что их комната не просто стала совсем другой – ее убранство полностью противоречило тому духу, который там когда-то царил. Двуспальная кровать вместо их с Адамом узких кроваток, белые прозрачные занавески вместо жалюзи, симпатичный коврик под изящным письменным столиком. Но хуже всего было то, что в шкафу, всегда битком забитом их с Адамом вещами и игрушками – битами, баскетбольными мячами, настольными играми, – теперь висели одни лишь девчачьи одежки, принадлежавшие Кэрол, сестре Букера. Он чуть не задохнулся от возмущения, обнаружив, что из шкафа исчез даже его старый скейтборд, точно такой же, как был у Адама. Охватившая Букера печаль и возмущение оказались столь сильны, что у него голова закружилась. Он спустился вниз, но стоило ему увидеть сестру, как невнятная слабость вспыхнула, превратившись в своего обжигающего близнеца – ярость. Букер набросился на Кэрол с упреками, та тоже отвечала весьма запальчиво, и ссора их все разгоралась, пока не затронула всю семью. Только тогда вмешался мистер Старберн и велел им обоим заткнуться.

– Прекрати это, Букер! Ты не единственный, кто до сих пор оплакивает Адама. Люди вообще по-разному горе переживают. – Голос отца звучал холодно и резко, точно стальное острие.