Тони Моррисон - Боже, храни мое дитя

Когда нашли Адама, от него не так уж много осталось, но свидетельства более поздних изнасилований оказались и куда более очевидными, и куда более страшными. Детей, очевидно, держали связанными все то время, пока этот «самый лучший человек на свете» насиловал их, мучил и подвергал различным пыткам, в том числе ампутации. А в качестве приманки он, должно быть, использовал своего маленького белого терьера. Главная свидетельница, пожилая вдова, припомнила, что видела у него в автомобиле на пассажирском сиденье какого-то ребенка, который радостно смеялся, обнимая и прижимая к лицу беленькую собачку. А через некоторое время ей попались на глаза фотографии пропавшего мальчика, расклеенные в витринах магазинов, на телефонных будках и на деревьях, и ей показалось, что это, пожалуй, тот самый смеющийся ребенок, обнимавший собачку. Она позвонила в полицию. Там, конечно, хорошо знали этот «универсал», на котором красной и синей краской было написано: «У ВАС ПРОБЛЕМА? Я ЕЕ РЕШУ! У.В. Гумбольдт. Домашний ремонт». Когда дом мистера Гумбольдта обыскали, то в подвале был обнаружен грязный, покрытый засохшей кровью матрас, а рядом нарядная жестянка из-под печенья, в которую были сложены аккуратно, каждый по отдельности, завернутые кусочки сушеной плоти, в которых полицейские с первого взгляда узнали маленькие детские пенисы.

Народное возмущение и душераздирающие призывы к отмщению, слегка замаскированные требованиями справедливости, становились все громче. Перед зданием суда постоянно собиралась толпа с плакатами, передовые статьи в газетах были посвящены этому судебному расследованию – казалось, всенародное горе не утолить ничем, кроме публичной казни с отсечением головы. Букер присоединялся к этим выступлениям возмущенных людей, но ему подобная казнь представлялась слишком простым и легким исходом. Он хотел не смерти этого насильника и убийцы – ему нужна была его жизнь, и он часами изобретал жуткие сценарии, согласно которым жизнь этого человека отныне оказалась бы исполнена бесконечной боли и отчаяния. Ведь был же у одного из африканских народов такой закон, согласно которому к спине убийцы привязывали тело убитого им человека! И эта кара казалась Букеру вполне справедливой и обоснованной, ибо на убийцу не только обрушивалось бремя общественного позора и проклятья, но он еще и был вынужден повсюду носить на себе разлагающийся труп своей жертвы. Всеобщий гнев и жаркие споры по поводу того приговора, который могли вынести «самому лучшему человеку на свете», потрясли Букера почти столь же сильно, как и смерть Адама. Собственно, само слушание дела в суде заняло не так уж много времени, зато предварительное расследование показалось вечностью. И в течение всех этих месяцев, наполненных кричащими газетными заголовками, бесконечными дискуссиями на радио и телевидении, сплетнями и соседскими пересудами, Букер тщетно пытался как-то остановить, заморозить ту бурю страстей, что бушевала в его душе, разобрать свои чувства по полочкам и отделить их от чужих, печальных или лихорадочно гневных, переживаний. Тот ужас, что случился с Адамом, думал он, не ограничивается одной строчкой в газете о выделении общественного пособия семьям погибших и простым перечислением шести малолетних жертв. Это вообще дело очень личное, и касается оно по-настоящему только их двоих, родных братьев. Года через два Букеру все же удалось найти решение этой проблемы, более-менее его удовлетворившее, и он даже немного успокоился. Как бы в память о своем действе с желтой розой во время похорон Адама он попросил вытатуировать ему на левом плече маленькую розочку. Но, сидя у мастера-татуировщика, он никак не мог избавиться от мысли, что на том же самом стуле вполне мог сидеть и гнусный хищник, убийца его брата, и, может быть, та же игла выписывала на его белой, как зубная паста, коже имена замученных им мальчиков. Правда, у мастера он ничего так и не спросил. К сожалению, у того не оказалось краски головокружительно яркого желтого цвета, который запомнился Букеру, и ему пришлось согласиться на оранжевый.

После поступления в колледж стало немного легче – бурная студенческая жизнь, сперва совершенно его очаровавшая, не оставляла времени для долгих воспоминаний. Впрочем, восторг Букера вызывали не столько сами занятия, не столько умелые преподаватели, сколько сокурсники, показавшиеся ему невероятно живыми, уверенными в себе и знавшими все на свете. Первые два курса он пребывал во власти этих чар и был озабочен лишь необходимостью адекватной реакции со своей стороны – в виде многозначительных усмешек, громкого хохота, отрицания всех и вся, бесконечного поиска чужих ошибок и выказывания презрения – на то, что его более развитые однокурсники считали проявлением «критического мышления». Девушек в компании Букера оценивали по тем стандартам, которые предлагались в журналах для мужчин и порнофильмах, а друг друга – в соответствии с физическим и моральным обликом героев фильмов «экшн». Те, что были половчей, ухитрялись без особого труда преодолевать препоны, установленные преподавателями в виде зачетов и экзаменов; а вот гении частенько «выпадали в осадок» и в итоге откалывались от развеселой компании. К концу второго курса мягкий цинизм Букера стал потихоньку преобразовываться в депрессию. Мнения сокурсников стали все сильней его раздражать, причем не только тем, что были вполне предсказуемы; самое главное, они начали ему мешать заниматься серьезными проблемами и решать их. В отличие, например, от неустанных попыток Букера довести до идеала исполнение на трубе «Wild Cat Blues» [35]и занять подобающее место среди музыкантов, ему, чтобы как-то выделиться в среде старшекурсников, вовсе не требовались ни особые умственные усилия, ни новое, творческое мышление, ибо эта среда была окутана благословенным туманом молодого греха. Некогда кипевшее в студенческом кампусе возбуждение по поводу войны в Ираке давно угасло. Теперь лишь сарказм слабо помахивал своим победоносным флагом, а насмешки превратились в форму божбы. Для старшекурсников самым обычным делом было хитроумное манипулирование профессорами с помощью притворного послушания и понятливости. В общем, Букер вскоре снова стал задавать себе примерно те же вопросы, какие его родители задавали им, своим детям, во времена субботних советов на Декатур-стрит: 1) Какие новые истины ты узнал (и почему ты думаешь, что это есть истина)? 2) Какие у тебя имеются проблемы?