Тони Моррисон - Боже, храни мое дитя

Отец Букера больше не ставил любимые пластинки и не слушал старый джаз; он даже обожаемый им регтайм ни разу не поставил, и Букер, в общем, готов был без этого обойтись, но страшно тосковал по «Satchmo» [30]. Одно дело потерять брата – для Букера это было страшной трагедией, он чувствовал, что сердце его разбито, – но совсем другое лишиться возможности слушать трубу Луи Армстронга; подобное Букера окончательно сокрушило.

А затем в начале весны, когда деревья вокруг лужаек стали прихорашиваться, обвешиваясь листвой, Адама нашли. В канализационной трубе.

Букер с отцом ходили на опознание. От Адама мало что осталось – тело почти полностью обглодали крысы, но в черепе странным образом уцелел один глаз, и он был открыт. Черви тоже попировали всласть, а потом, ликуя, расползлись по своим норам, оставив под разорванной в клочья, покрытой засохшей глиной желтой футболкой лишь голые кости. Ни штанов, ни ботинок на трупе не было. Мать Букера пойти на опознание сына оказалась не в силах. Она не желала изгонять из памяти светлый образ своего первенца, такого юного, такого красивого.

Адама хоронили в закрытом гробу. Похороны вызвали у Букера ощущение дешевизны и одиночества, несмотря на громогласное красноречие священника, целую толпу соседей и пышные поминки, когда к ним на кухню люди без конца несли и несли различные кушанья. Уже сама эта избыточность заставляла Букера чувствовать себя самым одиноким существом в мире. Ему казалось, что его любимого старшего брата, с которым они были невероятно близки, прямо как близнецы, хоронят снова и снова, и Адам задыхается под грузом этих бесконечных клятв, песнопений, проповедей, слез, гомона людской толпы и вороха цветов. Букеру хотелось переделать традиционное оплакивание покойного – чтобы оно стало особым, личным и, самое главное, только его собственным. Адама он боготворил; тот был на два года старше и всегда обращался с ним с удивительной нежностью. «Сладкий, как сахарный тростник» – так говорили о нем все. Поистине безупречное замещение того брата-близнеца, вместе с которым Букер находился во чреве матери. Этот ребенок так и не сумел сделать в своей жизни ни единого вздоха, как рассказали Букеру, когда ему исполнилось три года. Именно тогда взрослые решили: пора мальчику узнать, что на самом деле их было двое, но второй умер при рождении. Вот только Букер каким-то образом всегда знал, что у него был брат-близнец, и всегда чувствовал рядом с собой знакомое невидимое нечто, от которого исходило тепло. Оно шло рядом с ним по улице, поджидало на ступеньках крыльца, пока он играл во дворе, устраивалось рядом с ним под уютным пледом, которым его укрывали на ночь. Когда Букер немного подрос, эта невидимая сущность как-то потускнела, стала менее ощутимой, преобразовавшись в особый внутренний голос, в компаньона, чьим реакциям и инстинктам Букер всегда полностью доверял. А когда он поступил в первый класс и стал каждый день ходить в школу вместе с Адамом, произошло окончательное замещение: живой брат занял место мертвого. Но после того как Адама убили, близких друзей у Букера больше не осталось; оба его друга и брата были мертвы.

В последний раз Букер видел Адама, когда тот катался на скейтборде по тротуару. Его желтая футболка так и светилась в сумерках под темными ветвями северных ясеней. Было самое начало сентября, и листва на деревьях еще и не думала желтеть; она вела себя так, словно отныне стала бессмертной. И сильные, покрытые густой листвой ветви ясеней по-летнему продолжали тянуться к безоблачному небу. И закаты были по-прежнему агрессивно-яркими. Букер смотрел на Адама, и ему казалось, что тот плывет на своей доске в полутемном туннеле, образованном зелеными изгородями и мощными стволами деревьев, похожий на золотистое пятно света, стремящееся к выходу из этого туннеля навстречу жаркому солнцу.

Адам был для Букера больше чем брат; он и для своих родителей, дававших имена детям в алфавитном порядке, был больше, чем первенец на букву «А». Только Адам всегда знал, о чем Букер думает, что он чувствует, а его шутки – хоть они и бывали порой грубоватыми или излишне поучительными – никогда не были жестокими, и вообще Адам был из них самым умным и любил всех своих братьев и сестер. Но больше всех он любил Букера.

Букер оказался не в силах забыть то желтое пятно света, летевшее навстречу по окутанному вечерними сумерками тротуару, точно по темно-зеленому туннелю, и в память об этом положил на крышку гроба одну-единственную желтую розу, а потом и еще одну, уже на могилу брата. На похороны из разных уголков страны съехались многочисленные родственники, и все они пытались как-то утешить Старбернов. Приехал и мистер Дрю, дед Букера с материнской стороны. Букер знал, что этот его дедушка из числа людей удачливых. Мистер Дрю с нескрываемой враждебностью относился к любому, кто был не столь богат, как он сам. Даже родная дочь называла его не «отец» и не «папа», а исключительно «мистер Дрю». Этот жестокий старик, сколотивший неплохой капиталец за счет безжалостной эксплуатации тех трущоб, хозяином которых являлся и за которые взимал с жильцов непомерную плату, все же помнил, что существуют правила приличия, и никогда открыто не выказывал своего презрения по отношению к семье Старбернов, изо всех сил сражавшейся с бедностью.