Тони Моррисон - Боже, храни мое дитя

– А девочку вы потеряли из виду?

– Тогда да. – Ивлин, докурив «косячок», подлила себе в чашку еще пойла из бутылки и сделала пару глотков.

– А на то крыльцо она вернулась?

– Нет. Как только дождь стал потише, мы вышли из кафе, и тут я ее заметила. Она скорчилась рядом с мусорным баком на задворках кафе.

– Господи! – прошептала Брайд, дрожа так, словно это она, промокшая насквозь, пряталась в том переулке под проливным дождем.

– Стив сразу решил, что оставлять ее там нельзя. Я-то как раз сомневалась, говорила, что это не наше дело, а он просто подошел к ней, схватил в охапку и забросил на плечо. Она, естественно, завопила: «Киднеппинг! Киднеппинг!», хотя и не слишком громко. Мне, во всяком случае, показалось, что ей вовсе не хочется привлекать к себе внимание – тем более внимание свиней, то есть копов. Мы общими усилиями засунули ее на заднее сиденье, сели сами и заперли дверцы.

– А она успокоилась?

– Ох, нет! Продолжала безумствовать, орала: «Выпустите меня!», колотила ногами по спинкам наших сидений. Я осторожно попыталась поговорить с ней. Тихо и как можно мягче, чтобы она не испугалась, сказала: «Детка, ты же насквозь промокла», а она в ответ: «Сука! Ты что, не видишь, что дождь льет!» Но я все-таки продолжала ее расспрашивать; спросила, знает ли ее мама, что она под дождем на крыльце сидела, а она в ответ: «Да, знает она, знает, ну и что?» Вот как было на это реагировать? Потом она вдруг начала ругаться – самыми грязными словами! Ты просто представить себе не можешь, какие гнусности у нее изо рта вылетали.

– Господи…

– В общем, мы со Стивом посмотрели друг на друга и, не говоря ни слова, поняли, что нам с ней делать: для начала вымыть, высушить и накормить, а уж потом выяснять, откуда она и чья.

– Ты говорила, ей было лет шесть, когда вы ее нашли? – уточнила Брайд.

– Да, примерно. Точно-то я не уверена. Она так нам и не сказала, сколько ей лет, да, по-моему, толком и не знала этого. Правда, молочные зубы у девочки к тому времени уже выпали. Но пока что у нее и месячных нет, и грудь плоская, как доска.

Брайд вздрогнула. При упоминании о чьей-то плоской груди она тут же вспомнила о собственных бедах и подумала, что, если б не поврежденная лодыжка, она бы давно отсюда убежала, и тогда ей, может быть, удалось бы заодно избавиться от пугающих подозрений, что она снова превращается в маленькую чернокожую девочку.

Но уже через сутки Брайд успокоилась. Никто, похоже, так ничего и не заметил, никто ей ничего не сказал насчет ее странным образом изменившейся внешности – хотя грудь под футболкой выглядела совершенно плоской, а дырочки в ушах по-прежнему отсутствовали. Впрочем, только она одна знала, что волосы у нее на лобке и под мышками вовсе не выбриты, а куда-то исчезли. Так, может, все это просто галлюцинация? Нечто вроде «живых» снов, которые посещали ее, когда ей все-таки удавалось уснуть? Да и были ли они снами? Дважды она просыпалась ночью и обнаруживала, что Рейн стоит рядом, наклонившись над нею, или сидит на корточках возле ее постели и неотрывно, хотя и без малейшей угрозы, на нее смотрит. Но стоило Брайд попытаться заговорить с девочкой, та мгновенно исчезала, словно растворяясь в воздухе.

Чувствуя себя беспомощной, бесполезной, ничем не занятой, Брайд, наконец, поняла, почему люди всегда так боролись со скукой. Без отвлекающих занятий, без физической активности разум начинал топтаться на месте или бесцельно ходить по кругу, без конца собирая и перебирая рассыпавшиеся воспоминания. Возможно, даже беспокойство, сфокусированное на чем-то конкретном, принесло бы ей определенное облегчение, стало бы, пусть сомнительной, но победой над этим комком повторяющихся разрозненных обрывков мыслей. Если не считать коротких и до некоторой степени связных «живых» снов, все остальное время мысли Брайд бродили как попало – от того, в каком ужасном состоянии ее ногти, к детским воспоминаниям о том, как однажды она налетела на фонарный столб. Брайд то вспоминала, какое потрясающее платье видела на одной знаменитой особе, то вдруг переключалась на необходимость провериться у стоматолога. Она слишком надолго застряла здесь, в этом примитивном жилище, где даже радио нельзя было послушать; можно только сидеть и смотреть, как пара живущих в доме людей занимается привычными повседневными делами – работает в саду, убирает в комнате, готовит еду, ткет на станке, косит траву, рубит дрова, консервирует овощи. Ей даже поговорить было не с кем – во всяком случае, на интересующие ее темы. А ее решительные попытки ни в коем случае не думать о Букере каждый раз терпели крах. Что, если ей так и не удастся его найти? Что, если он вовсе не у этих мистера или миссис Олив? Все в ее жизни будет вечно идти наперекосяк, если поиски Букера ни к чему не приведут. А если она все же сумеет его отыскать, как ей быть тогда, что ему сказать? Брайд казалось, что до того, как она начала работать в «Сильвия Инкорпорейтед», и до знакомства с Бруклин все вокруг только и делали, что презирали и отвергали ее. Букер оказался первым человеком в ее жизни, которому она стала в состоянии противостоять – и это было почти то же самое, что противостоять самой себе, спорить с собой, защищая свои права. Разве она и теперь совсем ничего не стоит? Неужели совсем ничего?