Олег Кашин - Приморские партизаны

– Помолчали и можем расходиться, да? – это губернатор, и было бы смешно, если бы в ответ на его такую шутку двое генералов, спохватившись, встали с мест и пошли бы по своим делам. Может быть, губернатор сам испугался такого развития событий, потому что встал из-за стола и прошел к двери – не пущу, мол.

– Я у вас что хотел спросить, – торопливо говорил он. – Что в регионе-то происходит? Что это вообще такое? Бандподполье? Дестабилизация? Передел собственности? Борьба за власть? Я не понимаю.

Сорока молчал.

– Тут вопрос простой, – Башлачев тоже встал, руками на столе раскладывал невидимые бумажки, привычка. – Связаны ли убийства Гринберга и Богдана Сергеевича с убийствами милиционеров. Как мы знаем, оперативными средствами это установить не удалось, пока можно только гадать. Я считаю, что даже если убийцы не связаны между собой, последние два убийства в любом случае можно считать последствием убийства милиционеров, а ключевое звено, за которое надо тянуть, чтобы вытащить всю цепочку – это смерть генерала Гончаренко.

– Что вы имеете в виду? – Сорока ожил, как будто сейчас сознается, что Гончаренко убили по его приказу. – Почему ключевое?

– Потому что смерть Гончаренко – это переход от убийств рядовых сотрудников к убийствам членов политической элиты региона. Если считать целью первых убийств политическую дестабилизацию, то все как раз сходится – раскачали ситуацию, и убийства пошли уже серьезные, нерядовые.

– Ну мы сейчас с вами договоримся до того, что убитые бывают первого и второго сорта, – заворчал Сорока, но уже спокойно; понял, что Башлачев его не подозревает.

– В каком-то смысле так оно и есть. Глупо ставить знак равенства между убийством Кеннеди и, я не знаю, пьяной поножовщиной. Может быть, об этом не стоит говорить вслух, но отрицать такое различие тоже, извините, нельзя.

– Я тут подумал, – губернатор снова сел за стол, – что такие убийства это не что иное как либерализация рынка массовых репрессий. Вот в девяностые это точно была либерализация – каждый сам себе Берия, каждый сам себе Ежов. А что мы с этим сейчас опять столкнулись – ну вот такой рецидив, назад в девяностые, многие же у нас этого на самом деле хотят.

– С экстремистами я разговаривал, – Сорока догадался, к чему клонит губернатор. – Откровенно вам скажу, экстремисты у нас в регионе такие убогие и невыразительные, даже неловко о них говорить. Если спросите меня, имел ли кто-то из них отношение к убийствам, скажу, что нет, не имел.

– Ну а кто тогда, приезжие? – у губернатора даже вопросов не было, повторял то, что слышал сам от тогда еще живого Богдана Сергеевича. – Известно что-нибудь о приезжих каких-нибудь?

– Ни Кавказа, ни Средней Азии – вообще никого в происшествиях, – Башлачев опять заелозил воображаемыми бумажками по столу. – Все тихо, все глухо, прямо совсем тоска.

– Но кто-то же их убивает. Кто-то же убивает! – губернатор сердился, хотя и не забывал, что на федеральных силовиков сердиться он права не имеет, они ему не подчиненные и даже не друзья. Башлачев – тот вообще убийца губернаторов, опасный человек.

– Думаю, надо работать, – Сорока почувствовал, что разговор заходит в тупик, и с этим нужно что-то делать. – Я думаю, если мы дней через несколько встретимся, хотя бы у одного из нас новости будут. А пока не нервничаем, работаем.

И зачем-то добавил:

– Все там будем.

Новый убитый милиционер – он сидел за столом в дежурной части ОВД Московского района, а голова его лежала рядом на полу, сохраняя в выражении лица то исключительное удивление, которое может вызвать удар то ли сабли, то ли еще какого-то клинка строго поперек шеи в, как засвидетельствовала судмедэкспертиза, четыре часа утра. Капитан Гаврилов, так его звали, и на столе у Башлачева уже лежало его личное дело – родился в Караганде, сюда переехал с родителями в девяносто четвертом году, закончил школу милиции, одна командировка в Чечню, два взыскания по мелочам, две благодарности – вообще ничего особенного, обычный человек в обычных милицейских погонах. Кто его, за что его? Башлачев ходил по кабинету, наклонялся к своему компьютеру, в котором во весь монитор сияла отрубленная голова с оперативной фотографии. Черт знает что, нельзя так.

Снова посмотрел на фотографию – обычная физиономия мента, у Башлачева в подчинении таких сотни, они совершенно одинаковые, и когда кто-то ему представляется, он по старой привычке запоминает фамилию, и когда перед сном они мелькают у него в голове, – Иванов, Петров, Сидоров, Смирнов, Кузнецов, – он матерится, стараясь их забыть, потому что они не нужны ему, эти имена. Вот Гаврилов, человек без головы – чего хотел, зачем жил? Ничего и низачем, и прожил бы так до конца, но теперь он, Гаврилов – новая головная боль Башлачева, потому что его прислали сюда, чтобы милиционеров больше никто не убивал, а у него ничего не получается, вообще ничего. Закрыл фотографию, под ней была фотография обезглавленного тела – ну что за говно происходит-то, Господи.