Альберто Моравиа - Чочара

— Что мы теперь делать будем?

Но почти в ту же минуту рядом с нами появилась маленькая открытая машина с двумя английскими офицерами и солдатом за рулем. Машина замедлила ход, потому что тело Розарио преграждало дорогу, хотя все же можно было проехать между ним и самым краем рва; офицеры повернули головы, взглянули на тело, потом на нас, а затем я увидела, как один из них подал знак шоферу, как бы желая сказать: «Кто умер — умер, а мы едем дальше», — и машина тотчас же тронулась с места, медленно объехала тело Розарио, а затем снова набрала скорость и быстро исчезла за поворотом в глубине дороги. Тогда, уж сама не знаю как, я вспомнила о деньгах, запрятанных Розарио, и, быстро протянув руку, схватила пакет и засунула себе за лифчик. Розетта заметила это и взглянула на меня чуть ли не с укором. Неожиданно раздался сильный скрип тормозов, и рядом с нами остановился грузовик.

На этот раз нам повстречался итальянец, человек низенький, с большой лысой головой, с бледным, покрытым потом лицом, выпученными глазами и такими длинными усами, что они доходили до середины щек. Он глядел на нас испуганно и недовольно, но в то же время без злобы, как человек, которому долг велит быть мужественным, но он в тоже время проклинает в душе судьбу, заставляющую его волей-неволей идти на смелый поступок. Не покидая грузовика и не выпуская из рук руля, он быстро спросил:

— Что здесь случилось?

Я ему ответила:

— Нас остановили, убили этого парня, а потом удрали. Хотели, видно, обокрасть нас. А мы две беженки, и теперь…

Но он прервал меня:

— В какую сторону удрали?

Я показала, те удрали в сторону леса, и он, взглянув на лес своими испуганными, вытаращенными глазами, сказал:

— Ради Бога, если хотите добраться до Рима, скорей пересаживайтесь в мой грузовик, только быстро, ради Бога, быстро.

Я поняла, что, если буду размышлять, он уедет; вот почему я поспешила вылезти из машины, потащив Розетту за руку. Но тут он снова закричал нам своим недовольным голосом:

— Отодвиньте это тело, отодвиньте его, не то я не смогу проехать.

Я взглянула на дорогу и поняла, что он действительно не сможет проехать между телом Розарио и рвом, ведь его грузовик намного шире машины с английскими офицерами.

— Только быстрей, ради Бога, быстрей, — снова просил он своим плаксивым голосом, и тогда я будто очнулась и сказала Розетте: «Помоги мне», — а потом направилась прямо к телу убитого. Покорно лежал он на боку, подняв руку к голове, словно желал ухватиться за что-нибудь, но не успел этого сделать. Я нагнулась и схватила его за ногу. Розетта тоже нагнулась и взяла его за другую, и тогда мы с трудом, он ведь был тяжелый, оттащили его в сторону, поближе ко рву, и плечи, голова и длинные, безжизненно вытянутые руки волочились по асфальту. Розетта первая потащила Розарио за ногу, а я тотчас же последовала ее примеру, а потом поспешно склонилась над покойником с непонятным чувством, будто боялась, что он еще жив: ведь у меня на груди лежал пакет с его деньгами, и мне хотелось сохранить эти деньги, в нашем положении они бы мне очень пригодились, вот почему мне не терпелось убедиться, что он на самом деле уже мертв. Да, он был мертв; я поняла это, взглянув в его открытые, блестевшие и неподвижные глаза, устремленные куда-то вдаль. Признаюсь, в ту минуту я вела себя как человек корыстный и низкий, ну, скажем, точно так, как вела бы себя Кончетта, поступая по своей присказке: «Война есть война». Я забрала деньги покойного, из-за этих денег я и боялась, что он еще жив; теперь же, убедившись, что он действительно мертв, я хотела искупить эти свои гадкие мысли, совершив церковный обряд, и, покуда сидевший за рулем человек нетерпеливо кричал мне: «Будь покойна, он мертв, теперь уже ничего не поделаешь», — я склонилась над Розарио и двумя пальцами, указательным и средним, перекрестила ему грудь в том самом месте, где на черном пиджаке виднелось большое темное пятно. В ту минуту, когда мои пальцы касались пиджака, я почувствовала, что сукно пропитано чем-то влажным и липким; потом, когда мы вместе с Розеттой бежали к грузовику, я мельком взглянула на свои пальцы и увидела на них багряные следы еще ярко-красной, незапекшейся крови. При виде их я вдруг смутно ощутила укоры совести, почти ужас перед самой собой, ведь я лицемерно осенила крестом только что ограбленного мною человека. Я надеялась, что Розетта ничего не заметила, но когда я вытирала пальцы о подол юбки, то увидела, что дочь глядит на меня, и тут мне стало ясно, что она все поняла. А потом мы уселись рядом с неизвестным человеком, и грузовик тронулся в путь.