Джамал Садеки - Снег, собаки и вороны

Туран-ханум бледнеет, голова ее никнет. Моя рука, зажатая в ее ладонях, холодеет, как в ледяной воде.

Глаза Туран-ханум закрыты, пальцы, сжимающие мою руку, дрожат, словно сердечко воробья. Я прижимаюсь к ней.

Мой Хадж-ага достает из кармана бумажку:

— А ну, голубчик Джафар, сбегай-ка принеси две пачки папирос, сдача твоя. Ну давай, живо…

Я хочу высвободить свою руку из пальцев Туран-ханум, но она не пускает, будто хочет удержать меня.

На следующий день Туран-ханум все-таки отправляется на фабрику и ходит туда еще неделю. А потом остается дома.

С тех пор как Туран-ханум перестала ходить на фабрику, матушка моя заметно повеселела. Теперь она могла в любое время отлучаться, пойти куда ее душа пожелает и ни о чем не беспокоиться. В полдень или вечером, когда она возвращалась, в доме царил порядок. Туран-ханум успевала приготовить еду, вымыть посуду, всюду прибрать. И сама она была как свежий букет.

Вот почему матушка так полюбила Туран-ханум, неустанно хвалила за добрый нрав, сноровку, благородство и проявляла всячески свое уважение к ней.

Случалось, что, забрав с собой маленького Ахмада, она спокойно уезжала дней на десять-двенадцать в Шимран, к моему старшему брату, или отправлялась навестить тетушку в Телеган [1] Телеган — название местечка близ города Казвин. , а все дела — дом и фабрику — оставляла на Туран-ханум. И тогда я, Туран-ханум и Хадж-ага оставались в доме одни.

Как-то днем, возвратясь из школы, я застаю Туран-ханум возле бассейна раздетой. Матушка несколько дней назад уехала к нашей достопочтенной тетушке Асмат.

Прикрывшись покрывалом, Туран-ханум кричит:

— Миленький, ступай в комнату. Я быстро — только окунусь — и выйду.

— Тури-джан, — говорю я, — и я с тобой, я тоже хочу в бассейн.

Она начинает раздевать меня, смеется, сбрасывает с себя покрывало прямо на самшитовые кусты, которые окружают бассейн. Теперь она стоит совсем-совсем голая, как моя матушка в бане. Тело у нее белое, как молоко, оно блестит, как новые фарфоровые тарелки, и сверкает, словно зеркало на солнце. Мне начинает казаться, что, если бросить камень, Туран-ханум зазвенит, разобьется и рухнет на землю.

Заметив, что я уставился на нее, Туран-ханум смеется:

— Стыдно, сынок, не смотри на меня…

Улыбаясь, она взъерошивает мне волосы, нагибается и целует в глаза. А я смотрю на ее живот, выступающий вперед, словно мяч. Когда маленький Ахмад наедается за обедом, у него бывает такой живот, точь-в-точь.

Я касаюсь живота — твердый, как камень.

— Эй, обжора! Вот так пузо! Тури-пузатик!

Она подхватывает меня на руки:

— Хочешь маленькую, хорошенькую сестричку?

— Хочу, Тури-джан, хочу маленькую, хорошенькую сестричку. У меня еще никогда не было сестрички.

Упираясь ногами ей в грудь, я пытаюсь взобраться на плечи. Груди у нее твердые-твердые, я даже ногу ушибаю об них. Тут Туран-ханум вдруг хватает меня под мышки, и мы с хохотом прыгаем в бассейн. Мне страшно, я прилипаю к ней, руки кольцом вокруг шеи, голова прижата к груди:

— Пусти, пусти! Хочу выйти!.. Не хочу!..

А она, сощурившись от смеха, приговаривает:

— Ах ты чертенок! Глаза таращить, это он умеет.

Я еще крепче цепляюсь за нее:

— Пусти!.. Я и не смотрел на тебя…

Два или три раза она окунает меня с головой. Вода холодная, и я плачу. Она выпроваживает меня из бассейна:

— Ну-ка, беги, милый, вон мое покрывало, закутайся. Не дай бог, простынешь, иди на солнышко.

Завернувшись, я снова подхожу к бассейну. Туран-ханум, как белая водяная птица, плещется, бьет по воде ногами и приговаривает:

— А-а-а-ах, хорошо, господи, как хорошо…

От холода у меня зуб на зуб не попадает, но я скулю:

— И я… и я к тебе… хочу…

Еще не рассвело, когда матушка окликнула меня. Просыпаться не хотелось.

— Спать хочу… Я посплю еще…

А матушка зашептала прямо в ухо:

— Неужели не хочешь проводить нас как старший, а? Ну, вставай…

Тогда мне было лет восемь-девять. Но я считал себя настоящим мужчиной. Я поднялся, начал тереть глаза. Еще накануне вечером матушка предложила мне:

— Хочешь проводить нас в Шах Абд ол-Азим [2] Шах Абд ол-Азим — известная мечеть в пригороде Тегерана, соединенная с городом железнодорожной линией. ?

И я ответил:

— Да, я провожу вас в Шах Абд ол-Азим.

— Ну, тогда утром, как начну будить, сразу вставай.

Жили мы недалеко от станции, и обычно Хадж-ага или матушка рано утром уезжали в Шах Абд ол-Азим и после молитвы быстро возвращались.