Анатолий Байбородин - Не родит сокола сова

Это было самое бойкое место в этом степном околотке, поскольку справнее, чем в других лавках, торговали водкой и вином тутошнего разлива, прозываемоего по фамилии председателя райпотребсоюза Норбоева «норбоевкой». На Ванюшкиной памяти на крылечке магазина отец, как и прочие тароватые мужики, крепил «норбоевкой» деловые уговоры и, похмелив хворого скотника, мог добыть куль отрубей для кабана, а угостив зимой бригадного рыбака, – наудить пуда два мороженого окуня; но и отруби, и рыба, как приходили, так и уходили, – тут же пропивались. Здесь сшибались отчаянные мужики и парни, расквашивая носы и с треском, до пупа распарывая сатиновые рубахи. Нынешней зимой, одуревши с «норбоевки», метался с дробовиком бывший рыбнадзор Сёмкин, грозился застрелить разом и Петра Краснобаева, и Хитрого Митрия, и Гошу Хуцана, с которыми выпивал, а потом распластался в пух-прах. Благо, крепкие мужики скрутили контуженного, а то бы горя не миновать; и чудом избежал тогда Сёмкин лагерной отсидки, схлопотав лишь пятнадцать суток, – пожалели, вняли Варушиным мольбам и послали чистить казенные нужники. Но чаще выплетались возле магазина хоть и горячие, но мирные пересуды, и бабы на лету ловили деревенские сплетки, потом заполошно, боясь раструсить по дороге, азартно несли их по оградам, прижимая к бокам кирзовые сумки, — вот такого-то бабьего суда и боялись пуще огня: иной раз и согрешил бы исподтишка, да как представишь, что бабы, от глаз которых ничего не утаится, понесут про тебя такое… — волосы дыбом встанут, то, может, и одумаешься, уйдешь от греха подальше. Так что и от бабьих сплетен-пересудов толк случается, — стережет молва людская деревенский лад. Сподручнее в городе грешить, — там тебя в одном доме-то мало кто знает.

Возле магазина не соскучишься, а ребятишкам к тому же иной раз перепадало угощенье: кто пряник сунет, кто сыпанет жменю леденцов, а то подберешь после распивающих мужиков бутылки, сдашь в магазин, и продавщица тебе взамен — пачку кукурузных хлопьев, либо халвы.

Базырка присел на толстую плаху крыльца, глубоко вышорканную посередине, пошмыгал носом, почесал пузо, и, когда все заделья для рук кончились, жалобно-темными, по-суслячьи чуткими глазами уставился в темный проем двери, откуда пыхал сытный дух.

Звонко процокали по прибитой дороге кованые копыта; наехали двое верховых и, долго не копошась, вынесли из магазина кожаные переметные сумы с харчами, приторочили к лукам седел, и, присев на крылечко, распочали бутылку «сучка». Один из верховых c кирпично загорелым, одуловатым лицом доводился Ванюшке дальним родичем и, как многие в Сосново-Озёрске, носил ту же фамилию, — Краснобаев. Другой, низенький, метисистый на обличку, — гуран, по-забайкальски, – не то русский, не то бурят, известный в деревне по прозвищу Гриня Черный, тоже был знаком Ванюшке, выпивал с отцом. Перехватив жалобные ребячьи взгляды, Гриня Черный охотничьим ножом откроил от буханки белого хлеба две увесистые краюхи и, лихо подмигнув да еще и прищелкнув языком, сунул в протянутые ладошки.

Едва мужики приладились пить из горлышка, как со двора магазина вывернул Микола Сёмкин, — похоже, спал за складами: мятое лицо было глубоко и часто изрезано красными рубцами, а в курчавых волосах и даже пушистых усах желтела упаковочная стружка.

— Здорово, мужики, — кивнул Сёмкин, продирая ладонями заспанные глаза и косясь на распечатанную бутылку.

— Здорово, я бык, а ты корова… – засмеялся Гриня Черный, с веселым дивлением оглядывая Сёмкина с ног до головы. — Ну, чего встал?! Жердину проглотил?.. Падай рядышком. С похмелья, поди.

— Есть маленько.

— Ох, и нос у тебя, Никола… как у собаки… мигом учухал! — пробурчал Краснобаев и стриганул Сёмкина колючими глазами, едва пробивающими себе просвет в лохматой чащобе бровей. — Но у той на зверя, а у тебя…

— Пошто, паря?! Тоже на зверя! Это же зверь натуральный, — Сёмкин, морщась от головной похмельной боли, но и стараясь угодливо улыбаться, мотнул нависающим на глаза чубом в сторону бутылки, выставленной на магазинном крыльце. — Вот я его и унистожаю, чтоб другие от зверя не страдали.

— Ладно, кончай баланду травить, — нервно оборвал его Краснобаев. — На, пей, да смотри, всю-то не выхлещи, а то я тебя знаю… зверь.

— Ну, спасибо, мужики, выручили. Башка разламывалась… Эх, сколь ни бьемся, а к вечеру напьемся. Ну ладно, с Богом.

Сёмкин прокашлялся и, зябко дернув плечьми, глядя на бутылку сведенными к носу зрачками, стал медленно пить. Парнишки испуганно, отпахнув рты с непрожеванным хлебом, обмершими глазами следили, как Сёмкин сосет водку из горлышка, как по иссеченному мелкими морщинами, узкому горлу бегает острый кадык, будто загнанный злой собелек по корявой сухостоине. Из Ванюшки из груди стала дыбиться теплая тошнота, и он с трудом, насильно проглотил хлеб.