Анатолий Байбородин - Не родит сокола сова

— Дай поношу маленько?

— Да ну, — замялся Ванюшка, воротя глаза в сторону от Базырки, чтобы устоять перед жалобным напором плачущего взгляда. — Мамка будет ругаться. Самому едва дала. И так все измял, измарал.

— А-а-а, жалко, — обиделся Базырка.—Жид, жид, на назьме дрожжит… Папка приезжал, так мы тебе давали на коне прокатиться, а ты так пожалел. Ну, погоди, чего-нить попросишь — во тебе, — малый сунул Ванюшке под нос крепенький кукиш.

Ванюшка заколебался, хотел было дозволить Базырке поносить брюки, но тут его выручил Пашка:

— Да ты же в них утонул. Ой, умора, — засмеялся он, показывая пальцем. — Мне бы еще как раз были, а тебе надо к ушам вешать за веревочки. Сними, не позорься. Мне так они не нравятся. Я вот папке скажу, чтоб он мне матроску привез, а штаны синие, – синие красивше.

— Монах в синих штанах, — обидевшись за свои брюки, обозвал его Ванюшка.

6

Погода у Сосновского озера менялась заполошно, – оторопь брала: вот еще светило оплавленное солнышко, но вдруг из-за Дархутуйского хребта исподвольно выкатилась пепельная тучка, забралась на вершину неба, слившись с дремавшими там облаками, и расползлась на полнеба, застив собой сморенное солнце. Вместе с тучей тут же прилетел степной ветер, шоркнул жилистой рукой озерную гладь, смял ее, хмуро наморщил, и побежала полосами мелконькая рябь. Но ветер трепал озеро все чаще и чаще, все круче и круче, с варначьим посвистом задирая воду вихрами, пока не скопились и не разгулялись волны, белеющие пенистыми барашками, которые тут же наперегонки поскакали к берегу. По тени на озере ясно виделось, как ползла набухшая туча: под солнцем валы катились сочно-зеленые, почти изумрудные, а в тени — холодно-серые и тоскливые. Тень быстро стирала с лица озера румяную беспечность, густо-зеленый смех солнечных волн, давая полную волю недоброй, куражливой хмурости.

И вот уже весь белый свет охватила печальная муть, как будто до времени поспел вечер, и, густо налитые мороком, с нарастающим ревом и посвистом кинулись в берега серые волны, сшибаясь между собой, выкидывая к небу белые лохмы брызг. Стало зябко, но ребятишки настырно сидели в воде, – там было теплее, чем на ветреном воздухе, резко похолодавшем , словно и не парило день-деньской как в бане, — и, высунув одни головенки, нет-нет да и пропадающие в седой пучине, тревожно посматривали на тучу, ожидая, когда через прорешку выклюнутся предзакатные желтые лучи и согреют их.

Солнышко, солнышко,

Выгляни в окошечко,—

дружно голосили они,—

Твои детки плачут,

Серу колупают,

Нам не дают,

На базаре продают…

Но сколько ни голосили ребятишки, сколько ни вертели головенками, солнышко не показывало своего теплого, оладушного лика, зато ветер пуще разгулялся. И даже полетели вдруг редкие, крупные капли дождя, который, впрочем, тут же и перестал, несмотря на то, что Пашка, обрадовавшись ему, запрыгал в воде, заревел во всю глотку:

Дождик, дождик, припусти,

Мы поедем на кусты,

Богу молиться,

Царю поклониться!..

Оттого, что муть так быстро и безжалостно застила веселые, зеленоватые волны и синеватый вечерний свет, на душу Ванюшке пало беспричинное, неведомо к чему относящееся, недоброе предчувствие; к тому же парнишка увидел, как на улице, широко открытой озеру, уже кучерявилась пыль, вздыбленная ветром, кое-где закручивалась высокими воронками. Коряво приплясывая, кидаясь в небо и опадая, ползла пыль, вилась вдоль палисадников, пока не прижималась, обессиленная, к земле, но тут же снова выворачивались из земли, кружились по деревне пыльные змеи. Глядя невольно обмершим взглядом на бегущую по улице пыльную воронку, Ванюшка припомнил, что бабушка Маланья, покойная отцова мать, баяла: дескать, в самой большой воронке кружится синий колдун с ножом или кривой секирой, и кто угодит в его воронку, тому уже несдобровать; и что-то похожее на окровавленный красный нож парнишка тут же и высмотрел среди пыли, мелкого сора, вьющихся бумажек; узрел нож, торчащий вниз острием среди пыльной круговерти, и узрел так явственно, до стекающих жгуче-красных капель, что весь передернулся, — стало жутко; нож не пропадал с глаз, и сам Ванюшкин взгляд, будто привороженный колдуном, не мог оторваться от пыльного вихря, который надвигался, переполняя Ванюшку ужасом, и вот, кажется, нож завис над ним, и хотелось спрятаться от него в озере, но злорадная и властная сила вихря манила к себе, в себя, и неведомо чем бы все завершилось, если бы не кинулся на него подкравшийся сзади Пашка и не повалил со смехом в озеро. Впрочем, это пугающее видение и само тут же, как пришло, так бы и ушло, оставив после себя в душе горчащий осадочек непонятного и стылого предчувствия.