Леонид Гиршович - Суббота навсегда

— Ничего, скоро им покажут, — сказал Педрильо. — Культура Содома, какою бы она ни была, в сущности могла являться только средством от пресыщения. И ничем другим. Род барокко, следовательно. В Европе оно тоже предшествовало разрушению Бастилии. Нет-нет, если все эти потомки капитанов куков правы, то в Содоме должен был быть неплохой оперный театр — балет точно был. При храме.

(А где оперный театр, там и симфонический оркестр…)

— О! А это кто? Дон Педро, миленький, это как волшебное зеркало — этот альбом.

— Почти. Все же не кинохроника.

На них, не мигая, смотрел бородач в высоком тюрбане.

— Он знает о себе меньше, чем мы о нем, если это тот, о ком я думаю.

— Ты имеешь в виду Лота? Это он. А это Пелитит, старшая дочка.

— Похожа на отца.

— Вдова героя. Гордячка… Даже не подозревает, что скоро к ней штурмовики вломятся.

— А они нас тоже слышат? Вот сейчас, смотрят на нас — и слышат? Ведь в таком случае мы можем ее предупредить.

Но Педрильо пропустил это мимо ушей. Действительно, сколько можно предупреждать.

— Будущий соляный столб.

— Ну и усищи у бабы. Сом…

— Плюс хромая. Снято лет за десять до чудесного десанта. Младшей девочке от силы пять. Отцовской-то любимице. М-да… — переводит взгляд на Лота. — Этот, уходя, не обернулся.

Перелистнули. Фотография на всю страницу и подпись: «Общій видъ Содома».

— Точно, как если б черепа спускались террасами.

— Чистый Гауди.

— Это окна так прорублены — глазницами?

— Угу. Памятник архитектуры, охраняется Всевышним. А как ты ее находишь? — Убрал ладонь, которой незаметно что-то прикрывал.

— Ох, Педро… — вырвалось у нее при виде Нефертити.

Совсем другие лица. Дух не то что уже начал прорезываться — он уже кончил прорезываться. Клык соляного столба явился одновременно и пограничным столбом между деснами двух эпох.

— Нефертити. Кватроченто ante Christum natum.

Он произнес это с такою гордостью, словно представлял планету Земля на вселенском форуме гуманоидов. И впрямь! Краса Египта была достойна считаться красою человечества. Тогда как изваявший ее художник заслуживал даже большего, чем воздавалось ему до сих пор, — это понимаешь, увидав фотопортрет. И тем не менее непривычен «обратный перевод», обратное превращение камня в плоть со всеми ее теплокровными подробностями, чему аналог — несколько шокирующее чудо вочеловечения Бога. Но вскоре ужас и восторг, естественные спутники листающего этот альбом, уступили место обычной любознательности: «Ах вот как было на самом деле…» Тия, Анхесенпаамон, жрецы, фараон (неожиданно со знакомым родимым пятном на лбу). И никакой торжественной условности, что видится чуть ли не их физическим свойством — по прошествии-то тысячелетий.

— Судя по всему, это отщелкано на свадьбе Меритатон.

— А нет фотографии Иисуса Христа — не помнишь, он не говорил?

— Неисторическое лицо. В Турине, якобы, хранятся негативы, но… — мимическая часть была выразительней всяких слов.

— Как так — неисторическое?

— Блондиночка, извини, но ты еще не дозрела до этой темы. Он — Бог. Бог историческим лицом быть не может. Для верующих Он существует, для неверующих — нет. Попытка столковаться на том, что Иисус Христос, по меньшей мере, личность историческая, бессмысленна, ибо ничего решительно не дает — ни одной из сторон.

Второй офицер выступал в амплуа «Кассандры, бьющей в набат», что типично для вторых офицеров, и — что тоже типично — пришел в крайнюю степень возбуждения от собственных речей. Форель, розовая как тело девушки, увядала на своем мейссенском ложе в напрасном ожидании чьих-то гастрономических утех; воздушная баранья Котлета и толстенькие до неприличия головки спаржи достались зверям и Хосе Гранадосу.

Смысл же его речей был: если и дальше сидеть сложа руки и ничего не предпринимать, то… Что «то», стало ясно, когда в окно ткнулась пещерно-компьютерная морда из Jurassic Parc’а.

— Началось, — проговорил субалтерн и кинулся куда-то: ежели не я, то кто? И если не сейчас, то когда?

«Похоронить. Как есть, живьем. Как хоронят радиоактивные вещества. Но сколько железобетона потребует этот Чернобыль души? А вы, капитан, спите, продолжайте спать. Красуйтесь на своем мостике посреди японского пейзажа».

Помощник капитана, хватаясь за поручни, стремительно шел разными коридорами, переходами, то сбегая по винтовым лесенкам, то взлетая на подъемнике. Альмавива развевалась за его спиной. Мерно вспыхивали и гасли цветовые табло датчиков, освещая лицо безумца тревожным светом — поочередно желтым, оранжевым, фиолетовым. Кто-кто, а уж он-то знал на «Улиссе» все ходы-выходы. Вот и дверь сейфа. («Вот и наш посад».) Отключив сигнализацию, он вошел в помещение — сырое, теплое, полное миазмов страдания.