Леонид Гиршович - Суббота навсегда

Педрильо:А если это случится днем?

Патрон:…Не раньше, чем возникнет пред взором окруженный слепящим золотом вод. Съел?

Педрильо:Да. То есть нет. Еще есть вечерняя заря и усеянный звездами шатер Царицы Ночи.

Патрон:Соответственно и подели их между Константинополем и Римом. Или нет, что у римлян — отними и кинь масонам. И не донимай меня, буффон. Главное, чтоб в роли Ариадны была Констанция. Впрочем, это само собой выйдет, увидишь. А еще, чтобы в либретто — никакого Диониса. Для нее все должно произойти вдруг. Я явлюсь ей… для которой все кончено… распростертой на скале… И это полная неожиданность. И для нее, и для остальных. Все полагают, твой господин в зале, а он — на подмостках… Вдруг! И прямо оттуда я увожу ее к вечным звездам. Теперь тебе ясен мой план?

Такого-то.

Помощник капитана своим поведением наводит на размышления. Вопрос — какие? О Варавве — которому хуже? О несчастьях затиснутых в Гейдельбергскую Бочку, которую субалтерну вздумалось охранять? Дроченька! Твоему цыплячьему уму не понять, что составы, которые движутся по одноколейке в пункт А, назад не возвращаются. Ремарка. «Я знаю таких, у которых никого не осталось». — «У всех никого не осталось».

Такого-то.

Плот, парус, человек с ястребиным взором.

— Куда?

— Плывем на Пунт.

Ну, пусть плывут.

Такого-то происходила масса увлекательного. У боцмана Скарамуша с корабельной Коломбиной любовь вместе, а ревность врозь — как табачок. И чтобы не была Коломбина на всех одна, эту радость, после триумфального галопа Блондхен, ревнивец вздумал разделить на́ две. Тогда Блондхен является к Варавве с претензией: на «Улиссе»-де сложилась невыносимая моральная обстановка. Капитан приказывает позвать боцмана. Сцена под названием «Беззубый и рогатый». Последний за табльдотом ногою отпускает шуточку. Зрелище подавальщицы, носом бороздящей пол. Причем зрелище столь захватывающее, благодаря задравшейся юбчонке, что даже мерзкий спрут, раньше чем испустить свой вонючий дух, прильнул снаружи к окну со словами: «I remember». Второй офицер хронически рвется в первые, кажется, на сей раз под флагом спасения человечества — долго искать флаг не пришлось. Знает ли Варавва о готовящемся на него покушении? Что ступать надо осторожней — ступенька ? Ему не до того. Как в раскаленной чешуе дёсны. Ларреевой солью обсыпаны раны. Эпохи мучений не заглушить никакими звуками. И уже Зибелем во́пит он: «Расскажите вы ей, что я еврей!.. Что страдаю, тоскуя…» По всему кораблю, как в невыключенные динамики, разносится страшное признание. Но всего потешней, когда выясняется: и свежевозведенные стены Содома, и внутреннее убранство дворца Тии — сплошной Голливуд, кадры из фильмов с участием Рудольфо Валентино. Блондхен просто вне себя: «Сейчас как дам по мордочке!» И дала б…

Такого-то.

Пообедал с тремя первыми голосами из оркестра Кабальеровича: бас-гитарой, виртуозом на губной гармонике и скрипачом из-под Киева. Все разговоры вокруг какого-то павиана Сёмы, который умеет (или, якобы, умеет) издавать флажолеты в точности как Хозенко на блок-флейте. Скучно. Заказал жареного кабана с капустою и со сливами, демонстративно выгребал ложкою капусту да приговаривал: «Не люблю я свинины!» Поев же, вместо водки выпил рижского бальзама. Трепещите, стольнички.

Такого-то.

Всю первую половину дня наблюдали, как два шведа гоняются за англичанином. Англичанин техничен и обводил их с легкостью. Наконец они приблизились к воротам Англии, и англичанин аккуратно послал мяч прямо в руки голкиперу. Блондхен, когда бы видела, то была б на седьмом небе. Сама виновата — не дуйся, не горняшка. Англичанин — шлюп. Один маневр ему особенно удавался. Как только шведский фрегат приближался на расстояние выстрела, тот выпрямлял стеньгу, поднимал боковые марселя и ложился на траверз. Пока преследователь развернет борт, чтоб дать залп, он уже как минимум в двух-трех лигах. Надо сказать, и для Вараввы, и для прочих, хоть они и числят себя в республиканцах, катастрофа 1588 года — неизжитая травма. Поэтому команда «Улисса IV» втайне порадовалась, что английский шлюп ушел от погони: если уж и мы им уступаем, то пускай все им уступают. Криво усмехнулись наши вслед двум кораблям, возвращавшимся в Стокгольмскую бухту. Флажки в руках сигнальщика-шведа вычерчивают: «Королева Христина» и «Король Густав» упустили «Принца Уэльского», а с ним и палладий, похищенный у шведов сынами коварного Альбиона, — то есть травник Линнея.