Леонид Гиршович - Суббота навсегда

Бараббас знал, что они, и кто они, и чего хотят. Но иногда ему удавалось отвлечься от этого знания. Тогда он поносил их искренне. Но чаще — а в последнее время просто всегда — его благородное негодование собою представляло сознательное мошенничество. Коли так, то, спрашивается, зачем? Еще одно полосканье солью?

Наконец, он отвернулся от зеркала.

— Когда бабуин стареет, макаки е…ут его самок.

И пошел, нетвердо ступая — тоже как если бы тридцать палок по пяткам отсчитали.

Кто они, нанявшие его? Вернее, чего хотят, кто — это лишь дырка, в которую просовывается желание. Взамен кассир дал билетик, большинство получает сдачу. Но не они. Их желания простираются слишком далеко. Губительно далеко. Это понимаешь чутьем — как субалтерн понимает (кстати, осторожно: ступенька). Существа, враждебные любой социальной, любой биологической ткани. Разъять любую целостность на части, на атомы — их практическая задача. А на словах, в теории они наврут тебе с три короба: частному жертвуется общее, ибо частное есть осознающее себя начало, общее же — бесчувственный инкубатор. Слушайте их! Когда им жизнь как смерть, а смерть… Варавва внутренне содрогнулся: они не знают смерти. «Направляясь туда, где, судя по голосам, стояли существа, подобные ему…» Вот и вся их смерть. Нет, врешь. Ваша экспансия духа — от страха перед простой, самой обыкновенной физической смертью каждого из вас. Все это из одной только личной трусости. Но вот незадача, господа Личности. Грань между жизнью и смертью всегда стирается в пользу последней. (Черт, здорово сказано!) Клонируйте овец, тиражируйте себя самих — тем вернее уедете в обратном направлении. Это еще кто из нас рубит сук, на котором сидит? Воистину, рождены, чтобы сделать сказку Кафкой. Говорящие звери, танцующие и поющие камни, космический восторг. Не важно, что всякая тварь своим дыханием Бога славит — важно, видите ли, что всяк несет в своем дыхании целый мир, поболе того, в котором пребывает… того бесчувственного инкубатора. Поэтому ломайте, кромсайте его, этот бесчувственный инкубатор. Ежесекундно отмирающая клетка важнее всего организма. Права человека выше государственного интереса. Кромсайте. Даешь реки вспять! Ха, течение всего рода человеческого повернем вспять. От детей к отцам. Чтоб солнце всходило на западе, а заходило на востоке. Соблазняете стать богами, зато и служите черные мессы в своем Кастексе. Зато и восклицаете в вечном сомнении:

Хотите знать свою ошибку? Бессмертие — удел мертвых, медаль не имеет оборотной стороны.

Обеденная зала своим убранством походила на декорацию щегольского паба в одном из съемочных павильонов Голливуда: темно-зеленые мраморные колонны, кариатиды в виде покрытых позолотою нимф, панели красного дерева, стеклянный потолок, разделенный на квадраты и расписанный «под Бердсли». Борщ по-флотски к такому интерьеру подходил бы только в том случае, если б за столами, изготовленными по эскизам Вильяма Морриса, пировали революционные матросы.

Но чего не было, того не было. Кушанья в этом ресторане имели претензию быть «чем-то сверх». Уже одно меню представляло собой внушительных размеров поваренную книгу под названием «Введение в гастрономический психоанализ». Перед длинноносым Ларреем на блюдечке лежали облитые глазурью макушки ромовых баб, только они — верхушечки. Его соседу подали поджаристую куриную шкурку. Кто-то вообще не ел, а брал изюм из фунтика и выстраивал на скатерти в одну линию. «Будьте как дети. Матф. XVIII, 3» стояло эпиграфом к одному из разделов этого фундаментального исследования и в то же время меню.

Но целыми столами также заказывали и «солянку, котлету по-киевски», причем изо дня в день. (Как-то случилось летчику Водопьянову проездом быть в Москве, и он пригласил свою сестру Валю, тогда студентку МИСИ, и ее подругу Марину в «Метрополь». Когда обе захотели по сборной солянке и котлете по-киевски, у знаменитого полярника вырвалось: «Ну что ж вы, девочки, как шлюхи-то заказываете…») Показательно, что на икру спросу не было. Зато какой-то книгочий требовал себе плеттен-пудинг «непременно чтобы с макаронами».

— Форель, розовую как тело девушки, и воздушные бараньи котлеты на толстом слое головок спаржи, — громко сказал помощник капитана, небрежно скидывая с плеч альмавиву и оглядываясь: все ли его слышали. Другие, наоборот, заказывали, как исповедовались, на ухо шепотом. Официант понимающе кивал и приносил что-то завернутое в тряпочку.