Борис Сопельняк - Рядовой Рекс (сборник)

Он лежал на нижней полке зеленоватого вагона довоенного образца, старался не стонать, когда машинист резко тормозил и так же резко бросал паровоз вперед, когда вагон швыряло на стрелках, но не удержался и закричал: «Воздух!», когда многоцветное зарево в полнеба величиной озарило медленно густеющую темноту летней ночи. Коротко, но почему-то не тревожно, а ликующе загудел паровоз! Ему вторили другие – и встречные, и те, что стояли на запасных путях. Началась такая какофония, а в небе полоскались такие немыслимо прекрасные зарницы, что все раненые потянулись к окнам.

– Что такое? Почему не останавливаемся?

– Почему молчат зенитчики?

– Не молчат. Слышите, какая канонада…

– Где мы?

– Люди-и-и! – радостно закричал кто-то. – Да ведь это же Москва!

– Как Москва?

– Не может быть!

– Что здесь может так сильно гореть?

– Когда в Сталинграде горела нефть, по ночам тоже было светло.

– Неужели бомбили Москву? Неужели прорвались?

– Да ты что?! Сейчас же не сорок первый.

– Тихо вы, паникеры! Ничего нигде не горит. Это салют!

– Какой салют?

– Не может быть!

– Точно, салют!

– Сестричка! Доктор! – кричали раненые. – Что происходит?

– Салют, – не веря глазам, отвечали сгрудившиеся у открытых дверей вагона медики.

– А как же затемнение? Ведь налетят «юнкерсы».

– Значит, не налетят. Значит, руки коротки. Значит, пришел на нашу улицу праздник!

И тут в вагон вошел профессор Дроздов.

– Товарищи! – ликующе начал он. – То, что мы видим, – салют! Салют из ста двадцати четырех орудий в честь освободителей Орла и Белгорода. Все вы сражались в тех местах. Так что этот салют – в вашу честь! Ура, товарищи!

Что тут началось! Вагон-то был женский, поэтому вместо бодрого «ура» то тут, то там послышались всхлипы. Потом они перешли в громкий плач, который подхватили даже тяжелораненые. Профессор счел за благо ретироваться в мужской вагон.

Не отставала от своих соседок и Маша. В душе все пело, ее захлестывала радость, а из глаз почему-то лились слезы. К ней подсела прискакавшая на одной ноге девушка из соседнего купе.

– Все, девчонки! Все! Теперь будем жить! – сияла она.

– Будем! – подхватила блондинка с верхней полки, возбужденно размахивая культей оторванной руки. – Так будем жить, что всем чертям тошно станет!

– Не тошно, а завидно.

– Тошно от зависти! – рубанула культей блондинка.

– Я себе платье куплю. Батистовое, – робко заметила худышка с перебинтованной крест-накрест грудью. – И – на танцы!

– Точно, на танцы! – неожиданно для себя подхватила Маша.

– На танцы?! С твоим-то пузом?! Ну, ты, Машка, даешь! – захохотала девушка с костылями. – Кто тебя пригласит? У меня и то шансов больше. А что, сделаю хорошенький протезик, заявлюсь на танцплощадку, дождусь, когда объявят дамское танго, и приглашу самого кудрявенького, – чуть побледнев, продолжала она. – Я кудрявеньких люблю. Пусть только откажет!

– Тебе? Да кто тебе откажет?! – выкрикнула Маша.

– Главное – ты не отказывай, – хохотнула блондинка сверху. – Всегда будь готова! И по первому требованию отстегивай протезик.

– Лишь бы требовали. А за мной дело не станет! – задорно закончила хозяйка костылей.

Девчата развеселились, посыпались солоноватые шуточки, кто-то запел… Так и вкатил санитарный поезд под своды Курского вокзала. Встречавшие его по долгу службы люди в белых халатах были немало удивлены, видя неподдельное веселье и радость на лицах изувеченных войной женщин.

Маше вдруг стало грустно. Она вспомнила, что Москва – родной город Виктора, здесь живет его мать, и неплохо бы ее разыскать…

«Стоп! – неожиданно по-громовски оборвала она себя. – Во-первых, я не знаю адреса. А во-вторых, кто я ей такая? “Мало ли вас, – скажет, – пэпэже! Если каждая начнет приносить в подоле внуков, что мне, старой, с ними делать?”»

И снова Маша сказала себе: «Стоп! С чего это я взяла, что она скажет именно так? – думала она. – Насчет подола – это не ее, а мои слова. А откуда они взялись?»

Маша подумала и поняла – все от страха.

«Так-то вот, – говорила она себе. – Не боялась ни “тигров”, ни “пантер”, а незнакомой старушки испугалась. А чего, собственно, бояться? Что я такого сделала? Полюбила ее сына. Что ж тут плохого? Ах да, – поморщилась Маша, – не побывала с ним в загсе. Ну и что?! – храбрилась она. – Разве дело в печатях? И в печатях! – противно зудело в мозгу. – Увы, и в печатях. В самом деле, кто я такая? Разведенка! Беременная покалеченная разведенка. Хорошо, если сохранят ногу. А если ампутация? А если пострадал ребенок? А если он родится ненормальным? А если…»