В. Строгальщиков - Слой

— Правым быть легко, — ответил Слесаренко. — Когда это не тебя касается. Что вы еще обо мне раскопали хорошего?

— Не смешите меня, Виктор Александрович. Об этих ваших номенклатурных «вольво» вся Тюмень в курсе. Пофамильно. Я даже знаю, где вы ее по- первости держали: в гараже облГАИ, разве не так? А рядом чья машина стояла, сказать? И кому он ее продал, и за сколько?.. Ничего я на вас не копал, успокойтесь, — сказал банкир, помедлив. — Может, примем еще, я организую?

— Нет, спасибо, — сказал Слесаренко. — Вы с Терехиным тоже можете особо не беспокоиться: похоже, ваш «вопрос» отомрет сам собой: как говорят врачи, симптомы летального исхода налицо.

— Вот как? — удивился Кротов. — Ну, тогда откровенность за откровенность. Сказать вам, от кого у Лузгина информация? От Терехина.

«Господи, неужели мэр? — тоскливо подумал Виктор Александрович. — Кто еще мог проболтаться Терехину о бумагах? Или Чернявский? Вот ведь гусар блядский!». Думать плохо о Чернявском было полегче для Слесаренко, чем подозревать мэра в двойной интриге: последнее не сулило Виктору Александровичу абсолютно ничего хорошего.

— Ну и дела, — вслух сказал Слесаренко. — А почему вы не спрашиваете, что за документы я должен передать Лузгину? Ну, то есть через него Золотухину?

Кротов рассмеялся.

— Зачем? Я потом все от Вовки Лузгина узнаю.

— Он вам такой близкий друг?

— Больше того — он мой одноклассник.

— Не знал… Ну тогда маленькая месть: я вам сам расскажу. В моем портфеле лежит довольно-таки убедительный компромат на депутата Государственной Думы господина Лунькова.

— На Алексея Бонифатьевича? — настороженно переспросил банкир.

— На него, голубчика, на него. Откровенный криминал по бумагам не прослеживается, но крови депутату попортить можно изрядно. А если, так сказать, соответствующие органы всерьез захотят это дело размотать, то последствия возможны просто непредсказуемые. Такие пироги, господин тюменский Ротшильд.

— Какой я, на хер, Ротшильд! — отмахнулся Кротов. — Так, собачка на поводке у Филимонова… И кому же, интересно бы узнать, потребовалось завалить Лунькова?

Слесаренко с шутливой угрозой покачал пальцем перед носом у банкира.

— Спрашивать об этом вслух в цивилизованной компании считается неприличным, Сергей Витальевич. Вы что, близко знакомы с Алексеем Бонифатьевичем?

— С чего вы взяли? Кто он, а кто я…

— Какие-то у вас уничижительные настроения, Сергей Витальевич, — улыбнулся Слесаренко. — Не такая уж вы малая величина в тюменском бизнесе, не скромничайте. Видел недавно ваш коттедж — Беверли Хиллз, да и только.

— Вы тоже строитесь где-то рядом, я слышал?

— Через квартал от вас с Терехиным. Масштабы, правда, у меня далеко не те…

— Нет, свой дом — это хорошо! — банкир легонько пристукнул кулаком по столу, брякнула посуда. — Слушайте, давайте еще грамм по сто! Бар открыт до утра — я угощаю.

— Вы уже наугощались сегодня.

— Опять вы за свое, я же извинился! — обиделся банкир, и в этот момент в коридоре раздались громкая нерусская речь, пьяный смех, лязг бутылок.

— Американцы, — подсказал Кротов. — Кроме них да нас, в гостинице никого нет. Молодцы, сволочи: везде ведут себя, как дома, всех на хер посылают. Нам бы вот так научиться.

— Зачем?

— А чтоб рабом себя в родной стране не чувствовать. У нас же каждый мент, каждая уборщица, каждый официант себя начальником считает, пока ты ему в рожу удостоверение, кулак или «бабки» не сунешь. Вам этого не понять, вы всю жизнь в начальниках ходите.

— Мне кажется, вы путаете свободу с хамством, Сергей Витальевич. Вы полагаете, что вот так орать ночью в коридоре достойно свободного человека? Насколько мне известно, истинная свобода проявляется в собственном внутреннем самоограничении.

— Вы это как-нибудь ночью гаишнику расскажите, который вас на тракте остановит. Узнаете, сколько стоит это внутреннее, как вы сказали, самоограничение. Или с ОМОНом пообщайтесь. Хотите — расскажу, как я с ним общался?

— Могу себе представить, — сказал Виктор Александрович.

Нет, не можете, — покачал головой банкир. — Я свой служебный «джип» загнал на профилактику в мастерскую на Мельникайте. Ну, и сам там отираюсь: за мастером слежу, чтобы не халтурил, и учусь у него помаленьку. Народу в мастерской человек тридцать, половина клиенты. И вот распахивается дверь, вбегают люди в масках, с автоматами, очередь в потолок, крик: «Сто-яа-ать!». Ну, я и стою, моргаю. Подбегают двое: хрясь мне прикладом в печень! Руки за спину, мордой в капот. Потом развернули, и к стене. Стоим полчаса нараскоряку. Тихо спрашиваю: «В чем дело, мужики?». Мне автоматом по спине и ботинком по яйцам, чтобы молчал и ноги пошире расставил. Потом загрузили в «собачник», и в изолятор. Там положили на бетонный пол и продержали пять часов. Я потом месяц с пневмонией провалялся дома. И, вы думаете, извинились? Когда из кутузки выпускали, сказали: «Будешь вякать — опять заберем!». Это у них рейд был по борьбе с рэкетом… Да, пришел я в мастерскую — мать твою! У меня двигатель в разборе был, так все запчасти по полу разбросаны, перемешаны с чужими — два дня с мастером на карачках по углам ползали… Одному мужику из клиентов ребра сломали, он — в суд, а у него заявление не принимают: поздно экспертизу сделал, и вообще факт его задержания по омоновским бумагам нигде не проходит, вот так… Нет, Виктор Александрович, я тогда ясно понял: если у тебя нет депутатских «корочек», спасут только деньги и связи. Будут деньги — будут и связи. Или наоборот: будут связи — будут и деньги.