В. Строгальщиков - Слой

— Вы опасный человек, — уважительно произнес банкир. — Вот что значит старая партийная школа. Как там Мюллер говаривал Штирлицу: «Здорово я вас перевербовал? За пять минут!».

— Так вы назовете или нет фамилию своего информатора?

— Жалко, водка кончилась, я бы выпил за ваш талант вести допросы, — сказал Кротов и задумался. — Впрочем, почему бы и нет… Лузгин.

В третий раз за вечер Виктора Александровича стукнули по голове. «Это уже слишком, — подумал он. — Чертовщина какая-то».

— Что молчите? — спросил банкир. — Я же сказал вам: Лузгин. Может, перестанем в прятки играть?

Слесаренко обвел взглядом гостиничный номер и снова подумал, что для такой шикарной и дорогой гостиницы он маловат метражом, а сам Виктор Александрович то ли слишком молод, то ли слишком стар уже для этих тихих игр в карьеру и политику. Почему-то вспомнилось детство, Дворец пионеров и шахматный кружок, куда два года ходил Витя Слесаренко, а потом ходить перестал, потому что никак не мог научиться думать за себя и за противника хотя бы на несколько ходов вперед. У него был талант импровизатора, и он выезжал на нем в споре с равными, но потом равные прибавили в «школе» и научились считать, и пионер Витя, не любивший проигрывать, тихо ушел из кружка.

— Вся прелесть ситуации в том, — сказал Виктор Александрович, — что именно Лузгин мне и нужен. У меня в портфеле документы, которые через Лузгина я должен передать обозревателю «Тюменской правды» Золотухину. Только не спрашивайте меня, у кого я получил эти документы. Лузгину я тоже об этом сказать не смогу.

— Ничего себе комбинация… — сказал банкир и присвистнул. — Возникает вопрос: каким образом Лузгин узнал, что вы пытаетесь выйти на него именно через меня? Похоже, кто-то нас с вами держит за дураков в колоде.

— Очень даже может быть. А сам Лузгин случайно не проговорился, откуда у него эта информация?

— Проговорился, — ответил Кротов. — Но вам я об этом не скажу. Встретитесь с ним — сами узнаете.

— Минуточку, — остановил банкира Виктор Александрович. — Получается, что вы согласны устроить нашу встречу?

— А почему бы и нет?

— Безо всяких условий?

— Ну почему же… — замялся Кротов. — Послушайте, Виктор Александрович, ну хватит темнить, хватит играть со мной! Вы же сами прекрасно понимаете, чего я от вас хочу. Так сказать, в порядке ответной любезности.

— Сейчас я угадаю… Терехинские деньги?

— Вот видите, а вы прикидывались.

— Я не прикидывался, — повысил голос Слесаренко. — И сразу скажу вам, что лично мне все ваши ухищрения абсолютно безразличны. Они мне просто неинтересны, эти ваши комбинации с Терехиным. Ну, не с вами он свои дела обхимичит, так с кем-нибудь другим — какая разница?

— Зачем же так, Виктор Александрович! Можно подумать, что вы меня вором считаете. Я ведь и обидеться могу.

— Обижайтесь сколько влезет. Кстати, заметьте, что слово «вор» произнес не я, а вы сами. Впрочем, прямым воровством здесь действительно не пахнет, вы же люди умные…

— А вы у нас очень глупый, — сказал банкир с какой-то сожалеющей интонацией. — Настолько глупый, что за глупость свою взяли у нефтяников бартерную «вольво». Взяли ведь, а? За копейки взяли, за десятую долю ее стоимости… Как насчет совести?

— Я, милейший, в отличие от вас пятнадцать лет на Севере отпахал и машину получил как ветеран освоения Федоровки, понятно вам?

— Очень даже понятно, — миролюбиво согласился банкир. — Только на Федоровке есть сотни людей со стажем в два раза больше вашего, а машин им не досталось. Всего сорок штук было на все объединение, вы же знаете.

— Списки составлял не я, — сказал Виктор Александрович.

— И это правильно. Только один вопрос: почему же вы, такой честный, себя из этих списков не вычеркнули? Ох, не к лицу вам судейская мантия, уважаемый товарищ Слесаренко, ох как не к лицу. Но лично я вас не осуждаю: я в свою очередь вам тоже не судья. М-да, поговорили…

Кротов замолчал, вздохнул, принялся барабанить пальцами по крышке журнального столика. Виктор Александрович смотрел на него и почему-то не испытывал к банкиру неприязни.

— Вы знаете, что самое печальное в этой истории с машиной? — сказал Слесаренко. — Самое печальное в том, что она мне не нужна. Который год стоит в гараже. Я плохой водитель, по городу ездить вообще боюсь, только на дачу и ездим, и то сын на своих «Жигулях» подвозит, сам я за руль три раза в год сажусь, не чаще, вот ведь что самое печальное.

— Неправда, — сказал Кротов. — Самое печальное в том, что она вам была не нужна, а вы ее все-таки взяли. Я ведь прав?