Елена Иваницкая - Делай, что хочешь

Уже глубокой ночью в окне огоньки. Вошел староста, пробирается ко мне. Говорит на ухо: «Поймали, выходите». И куда-то мгновенно исчез. Выхожу, там двое с фонарями: «Пошли, говорят, быстро». Спускаемся в лощину за деревней. Костер горит. Человек тридцать. Даже больше. Фонари, факелы. Жутко. Под ногами лежат четверо. Связанные. Меня не то что пропускают, а подталкивают. Стою над ними, смотрю. Крепко избитые. Один совсем мальчишка, лет восемнадцати. И я его раньше не раз видел, но не помню, кто это. Тихо стало. Говорю: «А пятый?» И мне рассказывают. Узнали, вытряхнули из этих: пятого она ранила, ему вроде показалось легко, а потом в седле растрясло, что ли, кровь потекла. Эти не смогли остановить. Он был уже мертвый, когда их нашли. «Жаль, не всех», – сказал. Мальчишка хрипит: «Я не хотел, это не я!» Другой: «Она первая начала стрелять!» Стоящие поближе бьют их сапогами в зубы. И крик, ругань. Из крика начинаю понимать такое, что волосы на голове шевелятся. Что их повесили бы сразу, но привезли для меня. Чтобы я отвел душу, сам их прикончил. И топор протягивают. Думаю: с таким началом они город не построят. Еще думаю: а мне все равно, построят или нет. Но сердце сжимается: нет, не все равно. Здесь будет не город, а резня. Схватил топор, бросил, наступил на него и кричу как бешеный, перекрикиваю: «Судить! Их нужно судить!» Стихло немножко. Голоса: «Чего их судить. Это они, это точно. Давай! Они сами друг друга поубивали, мы свидетели». Нет, повторяю, нет, нет, нет, не позволю. Судить! Нарастает гул. Не нужно их судить. Эти будут все валить на пятого, дешево отделаются, а нам здесь таких не надо. Давай! А я как медведь головой мотаю: нет, нет, нет, не позволю. Судить! На минуту тишина, только эти кряхтят и стонут, и сразу крик: «Судить? Чтобы девочка рассказывала, что они с нею сделали? Руби, а то мы их в костер бросим». И хвороста подкладывают. Я задохнулся, прямо завыл: «Нет, нет, нет! Вы что, не понимаете, что тогда совсем нельзя будет жить?» – «Можно, – отвечают, – чище станет». И гул уже такой, что вот сейчас бросятся. Кажется, на меня тоже. И как поджигаются один от другого: «Давай, давай!» Кто-то топор из-под ног дергает. Думаю, если я их не остановлю, это конец. Совсем. Не могут девочки жить в такой жизни, где их отец рубит людей или у него на глазах их в костер кидают. Вот что-то такое и стал кричать. Ору на них, они на меня, вместе доорались до того, что протянули время. Шум, люди бегут. Секрет не секрет, а в деревне быстро узнали. Жутко. Что сейчас будет? Вот она, резня. Но ничего не было. В крик ушло. А как ушло, так и ума хватило. Еще покричали, чтоб уж до конца… этих еще попинали, потом подняли, дали воды, кто-то сцепился, растащили, староста возник, и где он раньше был… Всей толпой пошли обратно. Такое во всех безвыходное напряжение. Что делать? Да ничего. Пить. До утра пили. Меня не отпускали. Громко сочувствовали. Осуждали вполголоса: не надо было этих жалеть. Ты мужик или нет? Ну самосуд. Хоть и пожгли бы. За дело. Не отвечал, да от меня и не ждали.

Этих заперли в подвале, потом в город повезли, в тюрьму. Все без меня. Мы утром хоронили. Никаких обрядов. Тетка тоже пошла. Плакала, причитала. Мы молчим, а она вслух выговаривает, о чем молчим. Обратно привели под руки. Слегла. Девочкам старшим тяжело пришлось, малышка ведь… Тетка лежит. Я не в себе, ничего не могу делать. В дом вернуться невыносимо, в деревне тоже невозможно. Места нет.

И еще это: участок продать три года вообще нельзя. А раз он остается за нами, мы обязаны там жить. Надо решать, а у меня нет сил. Скажите, прошу, как от него избавиться, на все согласен.

Бессонница. В глазах то ее лицо, то костер этот. Возьму кружку пива и сижу всю ночь. Однажды вижу, Юджина выглядывает из коридора на площадку лестницы, кивает мне. Может, и давно там стояла, а я не замечал. Кинулся к ней: «Что?» Подумал, с теткой плохо. – Ничего-ничего, – говорит, «маленькая не спит, перебудит всех. Может, ты с ней походишь?» Обнял ее, потыкалась она мордочкой мне в грудь, как котенок. Выносит малышку, в шаль завернутую. Ночь теплая, темная, тихая. Хожу с маленькой вокруг гостиницы. Куда лучше, чем в углу сидеть. Во сне открыла глазки и ясно так говорит: «Мама, смотри, белочка!» Брови черные, длинные, как тоненькой кисточкой проведены. Как у нее, как у мамы .

Началось следствие. Так и вышло, как меня предупреждали в ту ночь. Эти все валили на пятого: он стрелял, он в дом ворвался, он крыльцо поджигал, а их застращал, они вообще пострадавшие. Судейский чиновник приезжал из города. Юджина не плачет, строгая. Отца ведь у нее на глазах в упор застрелили. «Я все видела, все расскажу, пойду в суд свидетелем». А он: «Не нужно в суд. Злодеи вас ударили, вы были без памяти и ничего не знаете. Согласны? Вы расскажите мне, а я от этих добьюсь, что признаются».