Елена Иваницкая - Делай, что хочешь

Но тут она вздохнула и пошевелилась. Вдруг ей стало гораздо лучше. Открыла глаза. Смотрит и, вижу, узнает. Взгляд прояснел и вдруг словно заметался. Вспомнила. Пытается приподняться. Мы кинулись: «Лежи, не шевелись», а она спрашивает губами, говорить не могла: «Где маленькая? Где папа?» Марта говорит: «Здесь, здесь, сейчас принесу». И побежала. А она повторяет губами: «Папа?» И тут Юджина шепотом и так испуганно, заботливо, но уверенно: «Дедушка здесь, здесь. Он ранен. Он еще в себя не пришел». И так она это сказала, что на меня затмение нашло: значит, это неправда, что отец погиб? И был в затмении еще несколько секунд, пока фельдшер не подтвердил: «Я и оперировал. Вам нельзя разговаривать». Но она еще спрашивает, и рукой просит Юджину снять повязку. Он говорит: «Не шевелитесь. Там ничего серьезного. Перелом есть, но я сейчас вправлю». Взял ее запястье, губами повертел: «Пульс, гораздо лучше. Ровнее, полнее. Сейчас барышне поможем»

Тут Марта маленькую принесла. Глазки трет, разбудили. Фельдшер командует – мне: «Ребенка возьмите!» Марте: «Руки мыть!» Они вышли на крыльцо, Марта полила ему из ковша. Там, слышно, заволновались. Похоже, целая толпа собралась. Я немножко ожил, малышку обнимаю. Он табуретку придвинул к окну, Юджину усадил, Марте велит: «Вот так стоять, вот так за руки держать». И снимает повязку. У меня ноги подкашиваются. Носик сворочен на сторону, личико вздутое, синее. Кажется, впервые себя спросил: что же здесь было? Осторожно – вот упаду – сел возле постели прямо на пол. Она пытается голову к дочке повернуть, но ей не видно. А он командует: «Кулаки сжать, зубы стиснуть, начали». Я тоже кулаки сжал, зубы стиснул. Малышка рядом топочет. Долго или нет, вскрикнула один раз. Он говорит: «Готово, лучше прежнего. Теперь полежать, до свадьбы заживет». Достает из саквояжа фляжку и отхлебывает.

Она еще что-то произносит губами. Не могу разобрать. Она понимала, что умирает, и прощалась. А я не понимал, все еще верил, что ей лучше, потому и слов не разбирал. Не в ту сторону думал. Но дышать стала тяжелее, икота началась, вздрагивает. Фельдшер говорит: могу дать опия. Она глазами показывает: не надо. Маленькая рядом стоит. Она с закрытыми глазами провела ей пальцами по щечке, и вдруг ясно разбираю: «Уведите скорей». Марта сестренку подхватила на руки, но не уходит, стоит у двери. А она вдруг так резко приподняла голову, и кровь изо рта прямо хлынула. И все. А фельдшер говорит: «Феномен природы. Это бывает, что перед самым концом гораздо лучше». И отхлебывает из фляжки.

Наверное, я умом тронулся. Думаю: девочки остались без матери, сейчас останутся без отца, я умираю. Еще думаю: весь в крови. Фельдшер меня за плечо трясет, говорит: а ну-ка отпейте. Я и отпил. Как воду. Не почувствовал, что во фляжке было. Он отодвинул занавеску, там на топчане отец лежал, простыней прикрытый. Простыню откинул, посмотрел, говорит: «Ничего себе». А я думаю: «Как же я ей скажу, она же поверила, что отец жив». И опомнился. А он говорит: «Почему вы ни о чем не спрашиваете?» Повторяю за ним: «О чем?» – «Что произошло, кто это сделал?» А у меня ответ как буквами в мозгу отпечатывается: «Это я сделал». Но молчу. Вдруг Юджина что-то начинает рассказывать, захлебывается. Кое-как понимаю, что она себя обвиняет. Что схватила винтовку, а стрелять руки не поднялись. Тут и малышка закричала. Марта унесла ее. Хочу встать, а в голове мутится, тошнота. Зачем я согласился выпить? Лучше терпеть на ясную голову. Подумал: «Почему тетки до сих пор нет? Что с ней?» А фельдшер еще повертелся по комнате и говорит: «Знаете что, идите-ка отсюда. Мы тут без вас обойдемся».

Приехал староста, испуганный, подавленный. Говорит: «Мы знаем, кто это был. Их скоро найдут». А мне все равно. Ну найдут. Что изменится? Подходит фельдшер. Говорит: «Девочке нужно лежать, она тоже ранена, а что держится, это у нее такая истерика». Соседи уложили у себя. Я сел рядом. Молчу. Ничего не выговаривается. Юджина шепчет: «Давайте скорее уедем отсюда». «Да, да, говорю, да, уедем, уедем». Вечером поставили гробы на телегу, гробы как сами собой появились, и поехали в деревню. Ночевать в этом доме – ни за что. Знали уже, что тетке плохо с сердцем, не встает.

А в деревне же некуда приткнуться. Тем более с детьми и гробами. Но все-таки устроились. Гробы спустили на ледник. Жарко уже было. Девочки на полу легли возле тетки. Она заснула, а то все плакала, задыхалась. А я остался сидеть внизу. Тут же все и спят и выпивают. Со мной пытались заговаривать, что испытание, что дети, что надо переносить. Но я сказал, что не могу не отвечать, ни слушать. Так и сидел. Кажется, и не думал ни о чем. Смотрел в окно, там все равно ничего не видно.