Елена Иваницкая - Делай, что хочешь

– Карло, где ваши работники?

– На допросе…

– Заявляю протест от вашего имени. Гостиница в хорошем санитарном состоянии.

– А вот и проверим, – смеются молодые близнецы.

Оказывается, Карло пришел на почту, а его обвинили, что в посылке контрабанда. Но цензор не сказал, что там такое. Зато сказал, что закрывает гостиницу. Пока что на неделю, а там видно будет.

– … а ты, кричу, кто такой? А он говорит – особоуполномоченный. А у тебя, говорит, зараза…

– Заявляем протест по поводу задержания и утайки корреспонденции…

Крысоморы надевают черные фартуки, отпирают ящик, вынимают ведерки, горшочки, плоские кисти, дощечки с пружинами. Близнецы смеются, крутят носом: воняет! Это приманка?

Вшестером идем во внутренний двор. Мусорные баки обиты жестью, под тяжелой крышкой еще одна, из мелкопетлистой сетки. Крысомор острым прутом прокалывает и шевелит помои. Близнецы смотрят с веселым любопытством.

Крысоморы окунают кисти в ведерко, чем-то мажут кирпичи вокруг баков. Наживляют приманку, расставляют по двору ловушки.

Мы еще долго ходим тремя парами. Толкаемся в кладовой, лезем в подвал. К себе наверх я их не пущу. Ни за что. Не позволю, чтобы они увидели Юджину, а она увидела их. Но близнецы вдруг переглядываются и лезут по лесенке из подвала. Выбираюсь за ними. Плохо. Их двое. Сейчас разделятся. Но они сворачивают в зал. Виртус все еще там. Хмуро сидит над стаканом. Вопросительно вскидывает голову. Но волчата не обращают на него внимания, а меня каким-то незаметным маневром припирают к стойке. Посмеиваются, крепкозубые.

– А правда, что у твоей жены есть второй муж? Сам не справляешься?

– Мы поможем. Всегда готовы. Где она?

Молчу.

– А вы сразу вместе или по очереди? Ей как больше нравится? Мы умеем по-всякому.

– Чего язык проглотил? Ты мужик или кролик?

Молчу. Они подпихивают меня локтями и боками, но слегка. Хотят, чтоб я начал первый.

– Да все у него кроличье. И в башке, и в штанах.

– Уши надрать крольчатине! Ну, жалуйся прокурору!

Белые вспышки, красные вспышки, режущая боль. Виртус вскакивает, машет руками: «Хватит, парни!»

– А что, дедок, разве он не заслужил?

– Какой я вам дедок? Идите отсюда!

Они смеются: «Мы старших уважаем». Идут к двери. На пороге останавливаются:

– Слышишь, хнычет. Добавки просит.

– Плюнь на него. Он обделался.

Хохочут, плюют, хлопают дверью. Виртус задушенным криком зовет Карло, мечется, что-то ищет, захлебывается гневом: «А еще ополченец! Чему тебя в детстве учили? Маменькин сынок! Драться надо! Ты что ж думал? Что твое семейство за такие дела будут уважать по-прежнему?» – «Так драться надо или каяться?» – «Есть минуты, когда мужчина должен бить первым!»

Бывший педагог умеет втягивать в перепалку. Ощупываю голову. Глаза заплывают, нос покривился, ухо липнет в крови. Он нашел и протягивает мне белое полотенце. «Неужели жаловаться будешь?» – «И протест заявлю. Почему вы не на коллегии?» – «Заседание перенесли. Сейчас пойду». – «Возьмете жалобу и протест. Вы были свидетелем» – «Ничего я не возьму! Опять опозорился. Струсил перед мальчишками!» – «Господин Витус Виртус, вы дурак»

Хоровой вопль. Вернулся Карло с крысоморами. Обрываю: замолчите, наверху сестры услышат. Карло кричит еще сильнее. Кое-как понимаю, что Юджина с Гертрудой давно ушли. Туда, в больницу. Я рвусь за ними, меня держат. И все это очень долго тянется…

Счастливое время течет глубокой полноводной рекой, несчастное цепляет железными крючьями.

Наконец, настает передышка. Я в своей комнате на стуле у окна. Герти протирает мне лицо чем-то спиртовым. Валентин говорит: «Сначала вправлю нос. Приготовься, придется потерпеть» На стерильном бинте поблескивает что-то вроде отвертки. «Что это? – Называется элеватор. – Элеватор? – Да, поставит кость на место. Это быстро. Но больно»

Юджина тихо подходит, садится на пол и берет мои руки в свои. Отвертка вонзается прямо в мозг. Хруст и чернота. «Уже все, – выплывает голос Валентина, – тампонирую». Герти подает ему стеклянную чашку с марлевыми жгутами. «Отдохни немного, и зашью ухо. Два-три стежка»

Игла прокалывает кожу, но после вправления кости это перенести нетрудно. Мой язык зачем-то затевает светский разговор: «Ты закончил военно-медицинскую академию? – Да, я военный хирург. – И сразу после выпуска к нам сюда? – Нет, я работал в адмиралтейском госпитале. Ухо так распорото… у них было кольцо с шипом. Что происходит?..»

Молчу и понимаю, почему не хочется отвечать. От страшного, тошного унижения. Как бы я не оправдывал благоразумную выдержку – глас народа скажет: струсил. А если бы дрался с ними, меня бы арестовали. Напиши мне, доктор, свидетельство о вреде здоровью, буду жаловаться… Что остается?..