Елена Иваницкая - Делай, что хочешь

Легкая занавеска, белая, но грязная, вылетела из окна прощальным взмахом. Оставалось две минуты. «Девочка моя, пойдем домой», – сказал он. Ее распухшие губы, искусанные волком, дрогнули в беззвучном шепоте. Как будто столкнулись «пойдем» и «нельзя». Потекла последняя минута. Он мог, даже и не говоря ничего, взять ее за руку и увести…«Заходите, пора!» – прикрикнул кондуктор, недовольно указывая на ступеньки. Он слепо подхватил саквояж и поднялся на площадку вагона. С лязгом, свистом и вздохом поезд тронулся. Она пошла рядом со ступеньками. Потом побежала, побежала… «Назад! Осторожно!» – сердился кондуктор.

Он мог бы спрыгнуть. Или выйти на первой же остановке. Или на второй. На третьей…

Войдя в зал ожидания, села в изнеможении на скамью, откинула голову на высокую спинку. Дыхание выравнивалось, стиснутые мышцы понемногу разжимались. И оказалось, что все тело болит, как избитое. Вдруг она почувствовала кровотечение. Что это такое? До конца женского месяца оставалось три дня. Может быть, сроки сбились. А может быть, не следовало бегать, когда больно даже ходить.

«Вам плохо?» – спросил подошедший дежурный, приглядываясь и принюхиваясь, не пьяная ли. «Плохо», – бессознательно ответила она. «Можете встать? Провожу в амбулаторию» – «Спасибо, нет. Проводите, пожалуйста, на стоянку, я поеду». Она решила поехать к доктору – старому другу, дедушкиному коллеге. В первый же день в столице она навестила его. Теперь лучше быть с ним, чем одной.

Старый доктор по привычке многих лет называл ее «девочка моя» и гневался с откровенностью медицинского цинизма. Осмотр и манипуляции прошли в мрачном молчании, потом он с досадой швырнул в лоток блеснувшее и зазвеневшее зеркало и разрешил: одевайся. Когда она вышла из-за ширмы, хмуро подозвал: «Ну-ка зев посмотрю. Открой рот и скажи «а». Так я и думал! Девочка моя, ты в уме такое позволять? Тебе нравилось, признавайся! А если нет, что это значит? Зачем ты терпела? Если он не знает, что можно, а что нельзя, почему не запретила? У тебя своя воля есть? Ты понимаешь, что он тебя повредил? Любовь – это дело десятое, а первое – слизистые оболочки. Ты дура набитая, девочка моя!»

Вынес приговор: никуда не пущу, тебя наблюдать надо, останешься ночевать здесь… Когда этот, твой… хватится, пусть идет сюда, я сам с ним поговорю. А хочешь правду, девочка моя, он и не хватится, не вернется. Такое у меня ясновидение.

Не вернется, согласилась она. Но телеграмму пришлет. «Жду, помню, люблю, прости меня, девочка моя». О дальнейшем ясновидение молчало. И она поняла, что в душевном ошеломлении трудно понять, что произошло, различить горе и счастье, надежду и ужас, преступление и наказание, начало и конец.

Последний запрос я дописал, когда сумерки легли на бумагу густо-зеленой тенью. Блаженно потянулся, закидывая руки за голову.

На улице было еще розово-ясно. Настойчивый стук, который я раньше слышал и не слышал, оказался загадочной работой на высоте. Старик-хозяин и двое соседей, сидя на крышах, еще залитых солнцем, крепили к стенам над вторым этажом какие-то брусья. Спросил, перекликнувшись. Вот оно что. Натянуть на кронштейнах проволоку, накрыть перекресток виноградным навесом. А если высокий воз? Нет, такого высокого не бывает. Хозяин отвечал смущенно-сдержанно. Я взялся за это дело – развести его дочь со сбежавшим мужем. Или выяснить, что предателя нет в живых. Анита не заходила, но весь день мелькала за окном в глубине сада.

Странно-приятное, но раздражающе-язвящее чувство крутило нервы. Поначалу оно пряталось, но нашептывало и покалывало. Утром, случайно встретив Феликса, я вдруг привязался проводить его на завод. Он обрадовался. То забегая вперед, то прыгая на одной ноге, горячо рассказывал, что на семейном совете решили сегодня же просить у города ссуду и начинать строительство. Остановившись у заводских дверей, я входил в подробности и переспрашивал. Он весь светился. Хлопал меня по плечу, тряс за руку, улыбался до ушей. Я и правда думал, что меня захватывает это мальчишеское сияние, но вдруг за решеткой распахнутого окна появился капитан. Он стоял вполоборота и, кажется, не видел нас. Но я ведь тоже стоял вполоборота и смотрел совсем в другую сторону. И очень хорошо понимал, с какой на самом деле целью я здесь оказался.

В обеденный перерыв через силу потащил себя в больницу, не ожидая ничего хорошего от визита. Но обошлось легко и почти мимо сознания, потому что сразу за больничными воротами подстерегла новая острая встреча – с капитаном. Он разговаривал с доктором. Похоже, прощался. Я коротко кивнул, не останавливаясь.