Елена Иваницкая - Делай, что хочешь

Лампа висела у него за спиной чуть сбоку. Мне был виден его профиль с темной стороны. На столе, как вырезанная, лежала тень виноградного листа.

– Не надо, родной, – сказала она одним дыханием. Не мне – ему.

Он встал. Мы тоже. Все с той же внимательной улыбкой он сказал: «Экспресс прибывает в половине третьего».

… хотя все знают, что ровно в восемь.

Поцеловал ей руку, кивнул мне и ушел. Этой своей героической летящей походкой. Гармоника запела, площадь заплясала. Возле ступенек его перехватил знаменосец и ринулся следом, разыгрывая издевательский фарс «усердие подчиненного»: заскакивал с одного бока, с другого…

Она вернулась за стол, достала из нагрудного кармана патрончик с тоненькой коричневой сигарой. Я поднес огня. Ни разу не видел, чтобы она курила.

– Пойдем домой, радость. Поговорим по дороге.

Тихо разжал ей пальцы, взял сигару, затянулся. Крепкая вишневая сладость ударила в голову.

Чей-то взгляд приковался из темноты. Звонко-храбрый голосок окликнул: «Марта!» Она оглянулась. Я вскочил, заслонив ее и громко спросил Аниту, не деда ли она ищет. Он тебя тоже искал. Но Марту звать незачем, она его не видела. А я видел. Поэтому предупреждаю: он очень тобой недоволен.

Нас подвезли. Повозка покатила дальше. В набегающем ветре донеслись слова песни, и все смолкло. Дуб-великан стоял черной горой. Впереди медово светились окна дома.

Она хотела что-то сказать, но у меня нечаянно слетел вопрос: что такое «в половине третьего?» Она замерла. И я, великодушный друг, каких не бывает на свете, тут же взял себя в руки, а ее за руку. «Ну, не говори. Расскажешь потом. Когда с силами соберешься. А сейчас скажи, о чем думаешь».

– Не словами думаю, – пробормотала она. – Как он смотрел. Как ты смотрел. Как Юлий смеялся, а слезы бежали.

Очень вовремя из-за колючих кустов выглянул плоский белый камень, еще теплый, не остывший. Великодушный друг усадил печальную подругу, а сам растянулся на траве, положив голову ей на колени.

– Давай расскажу, что сам думаю, а потом обсудим. Ты мучишься из-за нас обоих. Еще и Юлий подвернулся. Но из-за меня мучиться не надо. Правильнее всего, чтоб я о тебе позаботился. Он благородный человек. Мы с ним поговорили. Откровенно. Он считает себя виноватым перед тобой. Он так сказал. А ты считаешь себя виноватой перед нами обоими. Это я сам чувствую. Ты его до сих пор любишь. По-человечески. И это правильнее всего. Да, такое несчастье. Но можно справиться. По-человечески. Мне бы хотелось стать друзьями. Но это от него зависит. И вряд ли может скоро случиться. Ему тяжелее всех приходится.

Вполне получилось выговорить, хотя некоторые слова застревали.

Притихшие пальцы поглаживали мне лоб.

– А теперь, радость, я скажу, в чем твоя большая ошибка. Есть такие обстоятельства, когда плакать обязательно. А ты этого не делаешь! Вот сейчас улыбнулась, я чувствую. А надо, чтоб на меня капали твои горячие слезы.

Ясный свет из окон был расчерчен узловатой решеткой. За ней всплыла кошачья тень. Кот просунул голову сквозь прутья и выпрыгнул нам навстречу. Тень руки подняла занавеску, и голос Юджины сказал: «Уже не знали, что думать. Заходите скорей. Не ужинаем, вас ждем» – «Мы чуть позже». – «Что случилось?»

А ничего не случилось. Просто я как будто назад, в детство-отрочество оглянулся… Я взял Марту за руку и повел от окна.

Хотя победителю великодушие нетрудно, чужая уязвимость по застарелой привычке слишком часто вызывает его к расправе.

Для отца я постоянно был подсудимым, а он выступал судьей и прокурором в одном лице. Каждую минуту я знал, что обманываю его надежды. «Опять! Ты вечно! Больно сравнивать!» – многолетний припев наших отношений. Но особенно суровым приговор бывал в двух случаях: когда какая-то вина, неудача, ошибка очень огорчала меня-ребенка… или когда удача очень радовала. До странности поздно я понял, что ему больно сравнивать не меня с недостижимым идеалом сына, а себя с недостижимым, любимым мною дядей.

Детские обиды прихлынули слишком нелепо, но так чувствительно, что я не удержался заговорить о них. Наконец, опомнился. Стало стыдно, чему следовало бы раньше случиться. Она слушала, раздумывая.

– И ты в детстве дал себе слово, что будешь защищать, а не расправляться?..

Мы вернулись к дубу, вошли в черноту под ветвями. Белый оскал черепа не столько был виден, сколько угадывался.

– А что он ответил, когда ты ему призналась? – спросил я.