Андрей Цаплиенко - Книга перемен

Толя увидел мусорный бак. Жестянка, конечно, но и она могла спасти от пуль. Он схватил возбужденного юнца – одной рукой за шиворот, другой за щит. И потащил за жестяной контейнер.

– Давай сюда! Быстро!

Мальчишка не стал сопротивляться. Но Толя не успел его втянуть за укрытие. Он почувствовал удар в левую руку. Сильный. Боль была не резкой. Скорее, глухой. Но почему стало так темно в глазах? Толя хотел посмотреть на свою руку, но не смог ее поднять. Он с удивлением отметил, что не сидит за баком, а лежит на земле. И только тогда, когда синий лоскут неба над ним перекрыла голова юноши с раскрасневшимися щеками, он перевел взор на левую руку. Куртка была разорвана. Из дыры вытекала темно-красная кровь. И тут Толя почувствовал настоящую, невыносимую боль. Чужие руки, незнакомые лица, красные кресты на куртках и мелькающие черные ветки – все вокруг завертелось в невероятном калейдоскопе. К нему подошел священник. «Отец Роман», – услышал раненый его имя. И заскорузлая рука легла на его лоб. «Он точно сельский священник. Батюшка, видно, пашет на своем огороде», – мелькнула странная для раненого человека мысль. Вспышка. Еще одна. Это щелкал фотограф в велосипедном шлеме и желтых тактических очках. «Все будет хорошо», – сказал врач. И тогда Толя отключился.

Ему повезло и не повезло одновременно. Руку спасти, казалось бы, невозможно. Кости предплечья были полностью раздроблены. Отечественная медицина подняла руки, но активисты, помогавшие революции, не сдавались. Толя попал в число пяти «майдановцев», которых отвезли в Германию. И там немецкие хирурги вставили пациенту металлическую пластину вместо кости. Толя лежал в одноместной палате и с удивлением разглядывал рентгеновский снимок своего плеча. Железяка, прикрученная к суставу обычными шурупами. Неужели рука будет действовать?

– Доктор, у меня рука будет работать? – спрашивал он веселого немецкого хирурга в круглых очках.

Тот и без переводчика понимал смысл вопроса.

– Конечно, – говорил эскулап уверенно. – Вы, уважаемый Анатоль, будете, как этот… из фильма… терминатор! Железный человек.

И смеялся, своим хорошим настроением вселяя в Толю невероятную уверенность в том, что все будет хорошо.

Правда, при выписке Толе рассказали о перечне ограничений. Нельзя делать резких движений рукой. Нельзя носить тяжелые предметы. Нельзя давать руке серьезные нагрузки, даже после того, как костная ткань нарастет на металле титанового штифта и шурупов. В общем, ограничения во всем. И он поехал в Киев.

А в Киеве расслабленный народ не заметил, как началась война. Нормальный среднестатистический человек войны, ясное дело, не хочет. Киев – город среднего класса. Средний класс в массе своей готов жить в новой стране, а умирать не готов, и поэтому с начала войны так не хватало людей в армии. Толя видел, как самые лучшие и честные люди уходили на фронт. Хотя и фронта тогда не было. Восток загорался гневным пламенем дикого протеста против всего украинского. «Донбасс никто не ставил на колени! Донбасс порожняк не гонит!» Он терпеть не мог все эти милые местные прибаутки. Он помнил, что восемь поколений его предков жили на этой земле и говорили на певучем языке тогда, когда не было здесь шахт и заводов и когда еще не огораживали солдаты в островерхих буденовках села, отбирая до последнего зерна все, что хранили его прадеды в амбарах. Синее небо и золотое поле. Его сердце кровоточило и болело гораздо сильнее железной руки.

Он жил в палатке на Майдане, который изменился до неузнаваемости. Его прекраснодушные товарищи отправились на восток, с оружием и безоружными, и до него доносились рассказы об их подвигах и потерях, а люди в камуфляже вокруг него были незнакомыми. Они громко кричали лозунги о смене страны, но могли изменить собственное сознание лишь при помощи водки. Потом бродили по площади, выясняя отношения друг с другом, с милицией и со случайными прохожими. Ни одного их этих «героев революции» не было на Майдане в момент расстрела, в этом Толя мог бы поклясться. Он понимал, что результатами революции часто пользуются негодяи, но не думал, что они так скоро появятся. И вот он решил отправиться к тем, кого хорошо знал. К своим товарищам. На фронт. Толя знал, что там, под огнем, ежедневно рискуя получить сепаратистскую пулю, он будет на своем месте. Брезент палатки давно уже пах не костром, а миазмами алкогольного дыхания и нестиранного белья. А как же рука? А рука уже двигалась. Толя даже поднимал кое-какие тяжести и делал зарядку, так что мышцы, закрепившиеся за титановую пластину, понемногу набирали силу. На востоке был его дом. Его поля.