Лора Белоиван - Южнорусское Овчарово

Деревенские псы следовали за Смирновой всю дорогу до самой калитки, и в свиту разномастных и разноразмерных псов вливались все новые и новые участники, так что к финишу прибывало тридцать-сорок собак, а то и больше. Зимой, когда повозка Смирновой увязала колесами в снегу или скользила по черной гололедице, издали казалось, что собаки бегут в упряжке – только странно было, отчего каюр не сидит сзади, а движется во главе, вместо вожака, да еще и нарту толкает перед собой. Летом же зрелище было без похожестей на что-либо, но все равно довольно экзотичное. Собак воодушевляла не Смирнова, но ее сухогруз, корабль-санитар, фантастическая техника, колесная говновозка будущего. Эта повозка, действительно, была способна поразить не только собачье воображение, но и потрясти любое живое существо, встреться оно на пути. От него всесезонно разбегались коты, в теплое время года разлетались куры и гуси, а коровы с телятами обращались в соляные столбы, надеясь, что сольются с травой или пыльной дорогой и сделаются незаметными. Повозка была удивительной. Ни один человек в мире не смог бы опознать в ней детскую коляску, каковой она являлась когда-то. Ее истинный цвет давно смешался в Господней палитре с теми кляксами, что еще оставались после раскрашивания воды и тверди. В модернизацию коляски при ее техобслуживании шли совершенно неожиданные вещи. Сидя в «уазике», овчаровский мэр успел разглядеть, что одно из четырех колес – кстати, совершенно разных по диаметру и толщине – когда-то принадлежало швейной машинке, а вместо ручек торчали две оглобли с остаточным блеском никеля. Если бы Олегыч пригляделся, смог бы опознать в оглоблях рукоятки зонтиков. Они крепились к бортам веревками, продетыми в дыры обшивки, и лишь слегка выступали за габариты корпуса. Вся конструкция была крива и кособока, при езде припадала на швейное колесо, зонтики норовили выскочить из уключин, и все это, нагруженное брикетами хлама, каждую секунду грозило рассыпаться, но хромоногая арба держалась молодцом. Олегычу казалось, что она ездит по дорогам Овчарова с тех самых пор, как переселенцы из южнорусских степей воткнули в местную почву первый дрын. Но он знал, что это было не так: Смирнова появилась в деревне годом позже его самого – правда, уже спятившая, но с той поры не изменившаяся даже внешне. Как и ее родственница, которая и присматривает за бабкой, да хорошо присматривает! – вон она какая ходит, не в рванине, приличная. Родственница то ли дочь, то ли сестра. Тоже не меняется с годами, но меняет – время от времени – автомобиль. Когда они сюда переехали, у них был красный «джемини». Потом белая «камри». Сейчас возле их забора стоит салатного цвета «витц»: вон, его даже отсюда видно, из «уазика». Вполне обеспеченные люди; но достаток, как известно, не влияет на состояние мозгов.

Олегыч сидел в «уазике» и смотрел, как пижонистая сумасшедшая бабка управляет своей ладьей. Привычно и очень ловко – незаметным тычком ладоней в зонты – придавая ей остойчивости, маневренности и нужной скорости. Лай восторженной свиты не смущал ее; кажется, она и не замечала, что за нею увязался целый поезд. Мерно давит снег матросскими ботинками, поглядывая на колышущуюся поклажу: не растерять бы.

«Вот, кстати, и пациент, – подумал Олегыч, провожая взглядом собачьи зады с задранными хвостами, – вот и первый пациент».

Но Олегыч не угадал. Когда психушка достроилась, на ее воротах засверкала оранжевая, с синими буквами, табличка. «Санаторий уставших ангелов», – было написано на ней. Но это пусть, ладно; главное же – ни одной души на территории. Ни одной.

Нелюбимых игр у Владыча почти не было, он уехал от большинства из них в Овчарово, оторвался, запутал след. Но некоторые – он даже не думал о них, поэтому потерял бдительность – настигли его уже здесь, в деревне. И одну из них он не выносил всем своим организмом. Это игра в быт. Он ненавидел все, что связано с ежедневным бытоустройством и бытотечением, и постоянно проигрывал. Мог забросить в стиральную машинку грязное белье, насыпать порошку и нажать кнопку, но затем по несколько суток уговаривал себя извлечь постиранное и переложить его в сушилку, а когда наконец побеждал свою печаль и открывал дверцу, белье уже воняло, и непонятно было, то ли стирать его заново, то ли выбрасывать; почти любил пылесосить, но умирал от скуки при одной мысли почистить аквафильтр у пылесоса, и в следующую уборку непочищенный пылесос вонял, как забытое в стиралке белье, только уже на весь дом; ставил грязные тарелки из-под бутербродов в посудомоечную машину, а потом неделями доставал из нее чистые плошки по одной, по мере надобности, а грязные, чтобы не загаживать раковину и столешницу, тут же помещал в посудомойку, на освободившееся место – а потом пытался угадать, разглядывая очередную посудину: я уже из нее ел или она так плохо помылась? Думать о найме приходящей домработницы он, хоть и морщась, мог, но собрать волю и обзвонить фирмы, которые специализировались на уборке квартир, был не в силах. Да и кто из городских уборщиц будет ездить в Овчарово, чтобы расставить чистую посуду по шкафчикам?