Наталия Соколовская - В Питере жить - от Дворцовой до Садовой, от Гангутской до Шпалерной. Личные истории

Бенуа шел мимо решетки Летнего сада, за которой среди прочих мраморных фигур стоял недалеко от входа Сатурн, пожирающий собственного сына (один из кошмаров моего детства). К знаменитой решетке Бенуа прямого отношения не имел, но ее уменьшенную почти копию ему, следуя пожеланию Высочайших особ, пришлось, к собственному неудовольствию и вопреки собственному замыслу, установить перед спроектированной им Великокняжеской усыпальницей Петропавловского собора. А в разработке художественной отделки Троицкого моста Бенуа принимал участие непосредственное и присутствовал при открытии его в день празднования 200-летия Петербурга. И вот, девятнадцать лет спустя, он проходит мимо того места, где стоял в 1903 году. Справа остается – изысканный, невесомо-тяжелый, глубоко и свободно вздохнувший мост, по самому центру которого летит на другой берег и теряется в перспективе Каменноостровского проспекта легкая журавлиная череда электрических столбов. Слева остается небольшая площадь перед Марсовым полем и памятник Суворову. Спустя почти шестьдесят лет на трамвае № 2 («двоечке»), чей маршрут пролегал с Петроградской стороны через Троицкий (тогда, разумеется, Кировский) мост в левобережную глубь города, меня будут возить в детский сад, расположенный неподалеку от другого сада, Летнего: постанывающий на подъеме деревянный трамвай-«американка», лихо трезвоня, съезжал вместе со всем человеческим содержимым под угрожающе поднятый меч первого генералиссимуса…

Справа, за мостом, внутри моей «родовой» Петербургской стороны (вслед за городом поменявшей имя на Петроградскую: результат патриотического пароксизма 1914 года), остаются не имеющий прямого отношения к настоящему повествованию дом на Малой Дворянской (Мичуринской), где после женитьбы жили мои бабушка и дед, и вполне беспородный дом, спрятавшийся в одном из дворов на улице Куйбышева (бывшей Большой Дворянской), где жила некоторое время наша семья. Но главное – там остается дом, построенный Леонтием Бенуа, тот самый, целый квартал занявший дом-корабль, где с середины 1920-х годов, в первом по Большой Пушкарской (если идти от Каменноостровского) подъезде, на шестом этаже жили четыре сестры, мои будущие бабушки (родная и двоюродные). Когда точно и каким образом они, классово чуждые Советам поповские дочки, оказались в этом доме, остается для меня загадкой. Я же стала бывать там с раннего детства и даже неподолгу гостить…

Тремя этажами ниже большой коммунальной квартиры, где жили бабушки, находилась квартира Дмитрия Шостаковича. Мама рассказывала, как, сбегая по широкой светлой лестнице с шестого этажа (похожий на пенал, медленный и скрипучий дореволюционный лифт, который, кстати, застала и я, поднимался только до пятого), несколько раз сталкивалась на третьем с выходящими из дверей людьми, которым, конечно, не придавала никакого значения. Соблазнительно было бы написать, что в августе сорок первого через открытые окна (бомбежки еще не начались) можно было услышать, как создается будущая знаменитая Седьмая симфония, но известно, что Шостакович сочинял музыку «в голове»…

Среди изрядного количества самого разного рода «деятелей», населявших Дом Бенуа, были и «отцы города» (будущие жертвы «ленинградского дела»), партийные бонзы Алексей Кузнецов и Петр Попков. Думаю, в блокаду они жили на казарменном положении в Смольном. Командующий Ленинградским фронтом маршал Говоров, скорее всего, тоже нечасто появлялся дома. Шанс встречи с этими соседями у моих бабушек если и был, то минимальный, и явно не в тот февральский день 1942 года, когда они втроем (родная бабушка с дочерьми уехала в эвакуацию) спускали со своего шестого этажа по лестнице – скользкой, покрытой обледеневшими нечистотами и осколками выбитых окон – саночки с телом моего деда, умершего от голода… Из блокадных дневников ленинградцев и по рисункам блокадных художников могу представить себе, как они сделали это. И сейчас я мысленно благодарю Бенуа за то, что лестницы в своих домах он проектировал удобными : ступеньки – высотой соразмерными среднему человеческому шагу, а лестничные площадки – широкими…

По такой же лестнице мне довелось спускаться и подниматься еще в одном доме Бенуа: Моховая, 27–29. Там, в левом флигеле, построенном в духе французской архитектуры, декорированном гранитной крошкой и терракотовым кирпичом (фирменный стиль Бенуа) – в течение двух лет находилось издательство, где я работала… Центральному корпусу, расположенному в глубине уютного курдонера (где, кстати, снимали некоторые сцены фильма «Собачье сердце»), Бенуа придал черты сгоревшего дворца Тюильри. (И странно было наблюдать, как во время ремонта, длившегося все два года, в этой центральной части дома, служившей общежитием, на подоконниках раскрытых окон сидели на корточках, поплевывали вниз и курили гастарбайтеры.) Узор кованой решетки, отгораживающей двор от улицы, содержал лаконичный комплимент Франции – маленькие изящные лилии…