Наталия Соколовская: Любовный канон

Сначала был миф.

Миф был о Медее.

Имя это удивительно шло к ней, маленькой и пылкой. Оно было крепким, как горы Колхиды, и огненно-медным, как ее закаты.

В моем городе Медея оказалась очень просто: сбежала из дома, со своего колхидского побережья, перемахнула через свои колхидские горы, и все тут. Ничего ей, почти богине, это не стоило.

Она была на десять лет старше меня и давно была замужем. Не за Ясоном, конечно, а за простым смертным Пашей. И было у нее два сына, это были общие их с Пашей, но как бы только ее дети.

Однако раньше, задолго до Паши и рождения сыновей, Медея встретила своего Ясона, рыжеволосого и голубоглазого. Когда он шел по улице, женщины оборачивались ему вслед, так он был красив. И Медея влюбилась в него, и ничему другому, кроме этой любви, места в ее сердце не осталось. Так обычно и бывает с богинями, пусть и бывшими.

Но, собственно, на что Медея могла надеяться? Он смотрел на нее, как на маленькое дикое растение, не более. А она часами простаивала под его окнами, рискуя пустить корни прямо в серый городской асфальт, с нее бы сталось.

Бело-желтую церковь возле дома Ясона она сравнивала с лилией на ладони Господа. Кто знает, что ей могло еще померещиться там, в темноте, на скудно освещенной ленинградской улице. Она так и говорила спустя много лет, складывая горсточкой ладошку и удивленно заглядывая внутрь: «Как лилия…»

Ясон был правнуком Эола, и рыдающие звуки его арфы сводили Медею с ума. У этого Ясона была своя жизнь, а нездешние, пылкие и глубокие интонации Медеиной речи он слушал, как слушают морскую раковину: склоняя к плечу голову и улыбаясь чему-то своему. Ясону нравился шум Понта Эвксинского, и уже за одно это Медея была ему благодарна.

Изредка она приходила к нему домой, в его коммуналку, на его половину комнаты. Он усаживал ее в кресло, вполоборота к зеркальной двери старого шкафа, а сам садился напротив и любовался ее нежным и одновременно воинственным профилем, благородным, как старинная камея. Он слушал ее хрипловатый, богатый обертонами голос и думал, что слышит морской прибой у берегов Колхиды.

Однажды Медея не выдержала и вскрыла себе вены. Ведь надо же было как-то дать выход любви. Она сделала это легко, будто делала подобное каждый день и ей не привыкать. Ведь, в конце концов, она была Медея.

Но, как настоящая Медея, она выжила. А что им сделается, бывшим богиням.

Когда я спросила, почему раз и навсегда – он, Медея вскинула брови, удивляясь моей недогадливости, и ответила: «Просто он – лучший».

Вскоре Ясон отправился за своим золотым руном. Однако не на юг, а в другом направлении. Так ведь и настоящий Ясон думал, что плывет на север. Сказать, в какой стороне света ты сейчас находишься, может только тот, кто любит тебя издалека.

Странствие Ясона оказалось вечным. И надежды увидеть его у Медеи не осталось. Она вышла замуж за Пашу. Может быть, только затем, чтобы родились ее мальчики.

Я любила бывать у Медеи, в ее длинной квартире на одной из длинных Красноармейских. Свое жилье она заработала на советском кондовом производстве, чуть ли не в горячем цеху. Белое каление – это была ее стихия. Работая, она училась в Университете, на заочном. Дом свой она устроила немного на восточный манер и зажила там вместе с Пашей и сыновьями. С колхидской родней она уже порвала, с проклятьями и обидой на всю жизнь. На то она и была Медеей.

Но и с Пашей большого лада не выходило, ведь любил он ее как мог, а не так, как Медее нужно было, чтоб ее любили. И время от времени под рукой волшебницы Медеи оживали стаканы и тарелки, а один раз даже утюг. Но глазомер у нее был хороший, и запущенный предмет ни разу не достигал цели.

Когда приходили гости, моментально накрывался стол, становилось тепло и казалось, что потрескивает разложенный на берегу моря костер и ветерок с гор задувает.

И даже если ничего такого в доме не было, всегда была манна небесная в виде просеянной кукурузной муки, душистая жгучая подливка, и кусок ноздреватого не магазинного сыра отыскивался в пустом холодильнике. И вот уже питерского розлива «Хванчкара», на которую Медея посматривала с легким презрением, пенилась в маленьких керамических стаканчиках рядом с поспевшими точно по волшебству лепешками.