Наталия Соколовская - В Питере жить - от Дворцовой до Садовой, от Гангутской до Шпалерной. Личные истории

Но сначала я пришла на Литейный, 4. Фасад этого здания, облицованный теплым, коричневато-розовых тонов гранитом, вполне человечен и создает ощущение петербургского стиля: таким же гранитом одеты набережные Невы, облицованы дворцы и многие жилые дома. Смущает, правда, нарочитая, подавляющая грандиозность пропорций и окна-бойницы. И совсем уж не оставляет надежд северный торец: монолитный, стального цвета бетон, летящий вниз ножом гильотины.

За массивными дверьми центрального входа – советского убранства вестибюль. Почти дворцовая лестница расходится между первым и вторым этажами на две стороны.

Внизу меня встречала служащая архива. Иногда я мысленно восстанавливаю путь от входных дверей до кабинета начальника Архивной службы. В левом лифте мы поднялись на не помню какой этаж и продолжили движение направо, в направлении Шпалерной улицы. По правую руку я видела большие коридоры, перегороженные решетками. Они шли параллельно и вглубь Шпалерной, к знанию внутренней тюрьмы. Потом была еще одна, небольшая, лестница и лифт, и снова коридор вдоль Шпалерной. Узкий, с деревянными чуланами-шкафами. Туда впихивали заключенных (чтобы не видели друг друга), когда вели на допрос к следователю и от следователя. Думаю, еще немного, и я могла бы оказаться в «Шпалерке» и увидеть камеру, ту или похожую на ту, в которой Леонтий Бенуа провел полгода между жизнью и смертью. Рисунок Бенуа, сделанный в тюрьме, полностью совпадает с фотографическим изображением камеры (возможно, одной из тех, в которых, семнадцать лет спустя, провела полгода заключения и Ольга Берггольц). Тяжелые дугообразные своды, в углублении почти крепостной стены – закругленное кверху окно и возле него параша. Такую же форму имеют окна, выходящие на Шпалерную. Горькую иронию рисунку придает контур сидящего на параше обнаженного мужчины, позой напоминающего роденовского Мыслителя…

…Полгода назад, в августе 1921-го, Бенуа с Васильевского острова, из его дома на Третьей линии, везли в «воронке» на Шпалерную (чуть не как участника «таганцевского заговора»). Город был вымерший, душный. Сквозь булыжник мостовых пробивалась жухлая трава, площадь напротив Биржи казалась пустырем, возле Ростральных колонн рос бурьян.

…Теперь, в январе 1922-го, над опустевшим выстывшим городом сияло бездымное небо. За Литейным мостом, справа, на площади у Финляндского вокзала (но не на той, которую мы знаем сейчас, а возле старого здания, от которого остался только западный фасад, обращенный к Финскому переулку) высился фантом установленного спустя четыре года, в 1926-м, памятника Ленину. Упоминаю о памятнике лишь потому, что в работе над ним тоже принял участие ученик Бенуа (оказавшийся удачливее Лансере) – Владимир Щуко. В том же году еще один ученик Бенуа, Алексей Щусев, был занят возведением мавзолея для человека, памятник которому, скорее всего, так никогда и не увидел Бенуа… Вождь, стоя на броневике, рукой указывает дорогу в будущее. После войны, когда памятник перенесут на нынешнее его место, рука вождя окажется направленной в пространство за Невой, аккурат на здание НКВД.

…Домой из тюрьмы Леонтий Бенуа шел пешком. И я следую за ним тенью из будущего. Мне хочется проделать этот путь рядом с человеком, который, сам того не ведая, будет сопровождать меня всю жизнь. И это не фигура речи…

Маршрут пролегал так: по Шпалерной до Гагаринской, потом направо, к набережной. Впрочем, свернуть можно и раньше: возле Шереметевского дворца в Самбургский переулок, чтобы скорее оказаться на просторе. Вид Невы между Литейным и Дворцовым мостами (включая Троицкий) – величественное творение природы и рук человеческих. Он утешает и вселяет надежду. Именно этот вид открывается, когда выходишь на Французскую (ныне Кутузова) набережную. Свернув налево, русский (с итальянской прививкой) француз Леонтий Бенуа шел по набережной, названной «в память пребывания представителей французского народа в Санкт-Петербурге».

…Пускало корни время, когда, по словам самого Бенуа, «путем насилия прекратился тот естественный ход нашего жития, которым человечество существовало и должно существовать во веки веков». На его языке это означало – время благородного созидательного труда.

Январский город был похож на корабль, схваченный льдом. В профессии своей всегда сознававший себя капитаном, сейчас Бенуа был бессилен. Два года назад, в девятнадцатом, он воскликнул: «Но каково жить, словно на корабле в Ледовитом океане, да еще в бурю!» В бурю, в наводнение Петербург палил из пушек, как терпящий бедствие корабль. Сейчас пушечную пальбу заменяли редкие глухие звуки падения с крыш снеговых глыб.