Наталия Соколовская - В Питере жить - от Дворцовой до Садовой, от Гангутской до Шпалерной. Личные истории

Отдавая дань нумерологии, надо упомянуть и о том, что строительство дома совпало с процессом проектирования одного из самых гармоничных петербургских зданий, созданных уже во время хаоса и вопреки хаосу, – Дворца выставок, получившего позже название Корпус Бенуа.

О том, что дом, где прошла часть моей жизни, называют Домом Бенуа , я знала с детства. О том, что до этого Дома Бенуа у меня был еще один, поняла значительно позже.

«Как в пулю сажают вторую пулю…» – это о прямизне петербургских улиц и проспектов сказал москвич в 1915 году. Про пули Пастернак как в воду глядел. В отношении Шпалерной уж точно.

Любить Шпалерную улицу трудно. По крайней мере, ту ее часть, что начинается у Воскресенского проспекта Скорбященской церковью и заканчивается у Литейного Большим домом. Как сквозь строй, идешь между сомкнутыми войсковыми шеренгами домов. Здесь мало прохожих. Нет деревьев, выглядывающих из дворов. По четной стороне – три проходных двора и несколько арок, по нечетной Окружного суда – два. Арка дома № 25 забрана глухими воротами с глазком. Белесая зеленоватая краска облуплена. За воротами – двор ДПЗ (Дома предварительного заключения), в просторечии «Шпалерки». Если от этих ворот идти к Литейному, то по левую руку можно увидеть светлый Сергиевский собор. Точнее, его можно было видеть с 1917-го по 1932 год, потом на месте Окружного суда, сгоревшего в Февральскую, возникнет загородившее и собор, и часть небосвода, вплотную примыкающее к «Шпалерке» здание ОГПУ-НКВД-КГБ. В 1932-м загораживать станет нечего: Сергиевский собор будет снесен (тогда же, когда и Матфиевская церковь в садике возле дома Бенуа, на Кронверкской).

Но когда в январе 1922-го Леонтий Бенуа вышел за ворота «Шпалерки», собор еще стоял. В начале Германской Бенуа принимал участие в его реконструкции. И это было первое его здание, встреченное им на пути из тюрьмы – домой. Посмотрел ли он влево, на собор? Кто знает. Но известно точно, что в проектировании пока еще не существующего здания НКВД, вдоль фантома которого сейчас идет Бенуа, примет участие его племянник и ученик Николай Лансере. Проектировать это культовое во всех отношениях здание Лансере будет спустя почти десять лет, сидя в «шарашке» при «Шпалерке» (уменьшительные суффиксы и невольная рифма в данном случае любую усмешку превращают в гримасу ужаса). Потом Лансере выпустят, а через несколько лет снова арестуют и расстреляют.

Инициирует же постройку здания НКВД Сергей Миронович Киров, сыгравший роковую роль в судьбе Ленинграда и страны и едва ли не самый знаменитый советский жилец моего Дома Бенуа, заселившийся в роскошные барские апартаменты, выходящие окнами на Каменноостровский (потом Кировский) проспект еще при жизни Бенуа, в 1926 году.

Киров словно предвидел, обустроив место службы сотен и сотен следователей «страны великих дел», которые станут плодотворно заниматься первым «скомпрометировавшим» город «делом» его, Кирова, имени. (Если не считать, конечно, более раннюю, но не менее судьбоносную для Ленинграда историю с «новой оппозицией», возглавил которую тоже жилец Дома Бенуа – Григорий Зиновьев.)

На месте Сергиевского собора, на его фундаменте, будет построено еще одно здание, принадлежащее НКВД, – Дом пропусков (Литейный, 6), который расположением своим повторит форму разобранного (и частью пущенного на строительство) собора. И даже три ступеньки у входа с Литейного, мне кажется, принадлежали собору. А если войти в здание со стороны бывшей Сергиевской (ныне Чайковского) улицы, то на каменном полу (скорее всего, тоже церковного происхождения), возле порога можно увидеть выбитую дату: 1933. Кирову оставался еще год.

Однажды, перешагнув через эту дату, я оказалась в пространстве южного придела бывшего собора. Я пришла просить доступ к следственному делу другой знаменитой ленинградки, Ольги Берггольц. В кабинете начальника окна, выходящие на Сергиевскую, были завешены светонепроницаемыми шторами. На стене я увидела портрет Железного Феликса. Точнее, два портрета: большой – анфас и маленький (кажется, вышивка), наложенный прямо на большой, – в три четверти. Ненавидевший священников, раздвоившийся Дзержинский смотрел на меня со стены кабинета, расположенного в бывшем южном приделе Сергиевской церкви. Таким несколько иезуитским образом исполнилась его детская мечта стать ксендзом.

…Проходя по бывшей Сергиевской мимо входа в Дом пропусков, я вспоминаю не лежащее передо мной архивное дело Ольги Берггольц, а фразу, сказанную кем-то из работников архива: «В тридцатые здесь очередь была. Доносы несли».