Ричард Форд - Прочие умершие

— Знаешь Хораса Мана [35] Хорас Ман (1796–1859) — американский педагог, политик и реформатор образования. , Фрэнк? — Файк плутовато облизывает губы, розовый кончик языка описывает замкнутую кривую линию. Он не собирается отвечать на мой вопрос. Не так уж мне нужен его ответ.

— Лично — нет. Не знаю.

— Гм. Хорас Ман, Фрэнк, говорил, вернее, писал… Я как раз вчера читал его биографию, искал материал для рождественской проповеди. Хорас Ман говорил: «Тот, кто ничего не сделал для человечества, должен бояться смерти». — Файк складывает пухлые ручки на объемистом портфеле, обнимает его, как спасательный круг, и надувает сложенные губы так, что они начинают напоминать бочок персика с бороздкой. Видимо, он ждет от меня ответа. Пальцы у него тонкие и изящные, как у девушки, розовые, с хорошо ухоженными ногтями. Файк — редкостная задница.

Вороны в кроне бука снова начинают каркать. Мы по-прежнему стоим на влажном горохоподобном гравии. Не сомневаюсь: каждому из нас хочется, чтобы другой побыстрее отсюда убрался.

— Я обдумаю это, Файк. Спасибо.

— Знаешь, Фрэнк, я часто сравниваю губернатора Ромни с нашим нынешним президентом, и, мне кажется, понимаю, кто из них больше боится смерти. Ты, конечно, тоже. — Файк покачивает головой. Уголки его влажного рта приподнимаются, потом опускаются и снова приподнимаются. Он записывает себе маленькую, но красивую победу. На бампере моей «сонаты» отыскиваю глазами наклейку, призывающую голосовать за Обаму. Большей частью, она на месте. После Дня благодарения я стал было ее отдирать, но бросил, так до конца и не отодрав, а потом о ней забыл. Файк, пастырь-проныра, это заметил, потому и завел разговор о «нынешнем президенте». Истинные его кумиры — политика и бабло, «служение Богу» — лишь источник скромного, но верного дополнительного заработка, подножный корм на всякий случай.

Я ничего не говорю, просто смотрю на него. Если «нынешний президент» и боится смерти, то только потому, что за ним охотятся файки бердсонги всего мира. Как-то я ехал по Первой улице и видел Файка выходящим из вьетнамского массажного заведения — сложенного из шлакоблоков бункера без окон с плоской крышей. Раньше это сооружение принадлежало компании «Расти-Джонс», торгующей средствами для защиты от ржавчины, как на то указывал светящийся рекламный щит на колесиках, который выкатывали и ставили напротив входа. Теперь заведение называется «Кумвау». Самое время напомнить о нем Файку — может, включит рассуждение на эту тему в свою рождественскую проповедь. Интересно, что бы сказал о «Кумвау» Хорас Ман? Что в подобных местах мы находим себе утешение от сокровенных горестей? Только сейчас Сочельник, и даже неверующему проще воздержаться, чем ввязаться. Интересно, что думает о Файке его отец, живущий в Феахоуп. Файку примерно столько же лет, сколько сейчас моему сыну Ральфу, — было бы.

Пурпурный воротничок. Файк жадно смотрит на меня. Молчание — лучший способ защиты от вещей несуществующих, благодаря которому они рассеиваются, как туман. Принюхиваюсь к едкому сернистому запаху. Ветер несет волны ядовитого воздуха с побережья.

— Увидишь старину Эдди — крепись, Фрэнк. Постарайся скрыть, что чувствуешь. Ладно? Он неважно выглядит. Но, в сущности, это наш прежний Эдди. Он будет очень тебе рад. — К Файку возвращается уверенность в себе — всецело его заслуга. Он складывает губы параболой, обращенной вершиной вниз, с таким выражением лица сотрудник банка отказывается продлить срок возврата ссуды. «Дон, дон, дон. Да будет в каждом сердце место для Него, и все в природе запоет».

— Постараюсь держать себя в руках, Файк.

— Увидимся на студии, Фрэнк. — Файк еще крепче обнимает портфель и пятится от меня, будто мы в узкой аллее, в которой нельзя разминуться. — Слушал в твоем исполнении Найпола, мне понравилось. Только по части событий бедновато, тебе не кажется?

— В том-то и штука, Файк. Надо быть открытым для не очевидного.

— Э-э, поосторожней! Не очевидное — моя сфера, Фрэнк. Свидетельство о вещах невидимых, и так далее. «Послание к евреям», глава вторая. — Файк доволен, сияет вовсю, но пятится по-прежнему. Мы пришли к согласию — в невидимом, — и эта священная гармония позволит каждому из нас идти своей дорогой к воскресенью. Мы расходимся. Слава Богу!

Парадная дверь дома снова отворилась, за порогом стояла тучная чернокожая женщина в светло-зеленом медицинском халате, облегающих красных бриджах с разбросанными по ним зелеными рождественскими елочками и в белых потрескавшихся медсестринских туфлях, сильно разношенных ее большими ступнями. На шее висел фонендоскоп. Пахло от женщины мятой. В одной руке она держала желтую губку, будто только что мыла посуду. Безразлично взглянув на меня, она отступила в сторону, пропуская меня в дом.