Ричард Форд - Спортивный журналист

Copyright © 1986 by Richard Ford

© Сергей Ильин, перевод, 2014

© «Фантом Пресс», оформление, издание, 2014

Меня зовут Фрэнк Баскомб. Я спортивный журналист.

Последние четырнадцать лет я прожил здесь, в Хаддаме, штат Нью-Джерси, в доме 19 по Хоувинг-роуд – большом тюдоровском особняке, приобретенном, когда кинопродюсер купил за немалые деньги права на сборник моих рассказов и, казалось бы, обеспечил моей жене, мне и троим нашим детям – двое тогда еще не родились – хорошую жизнь.

Что, собственно, такое хорошая жизнь – та, на которую я рассчитывал, – теперь точно сказать не могу, хотя вся жизнь еще не прожита, только тот ее кусок, что прошел до нынешнего дня. Я, например, больше не женат на Экс. Ребенок, на глазах которого все начиналось, умер, хотя у нас есть, как я уже говорил, двое других детей, живых, чудесных.

После того как мы переехали сюда из Нью-Йорка, я дописал до середины небольшой роман, но затем засунул его в ящик комода, где он с тех пор и лежит, – извлекать его оттуда я не собираюсь, разве что со мной случится нечто такое, чего я сейчас и вообразить не могу.

Двенадцать лет назад, мне тогда было двадцать шесть и по жизни я шел, можно сказать, вслепую, издатель глянцевого нью-йоркского спортивного журнала, вы все его знаете, предложил мне постоянную работу: ему понравилась статья, которую я написал на досуге. К моему и всех прочих удивлению, я махнул рукой на роман и предложение принял.

С тех пор у меня ничего, кроме нынешней работы, не было, если не считать отпусков и трех месяцев после смерти сына, когда я надумал начать новую жизнь и устроился преподавателем в небольшой частный колледж на западе Массачусетса. В конечном счете мне там не понравилось, я ждал и дождаться не мог возможности уволиться, вернуться сюда, в Нью-Джерси, и писать статьи о спорте.

Жизнь моя в те двенадцать лет плохой отнюдь не была, она и сейчас не плоха. И хотя чем старше я становлюсь, тем больше поводов для страха у меня появляется, тем яснее я понимаю, что дурное может случиться – и случается, – но меня тревожит либо не дает спать по ночам совсем-совсем немногое. Я все еще верю в существование страстной или романтической любви. И не изменился я так уж сильно, если изменился вообще. Я мог не развестись. Мой сын, Ральф Баскомб, мог не умереть. Но это практически и все, что со мной случилось дурного.

Почему же, можете вы спросить, человек отказывается от многообещающей писательской карьеры – а мои рассказы заслужили одобрение некоторых рецензентов – и подается в спортивные журналисты?

Хороший вопрос. Пока позвольте мне сказать только одно: если работа спортивного журналиста и учит вас чему-либо, – а в этом утверждении много правды и целая куча вранья – так это тому, что, коль вы стремитесь прожить хотя бы отчасти достойную жизнь, вас рано или поздно, но непременно настигнут ужасные, жгучие терзания. И вам придется как-то отвертеться от них, иначе жизнь ваша будет загублена.

Я считаю, что проделал и то и другое. Столкнулся с поводом для терзаний. Избежал гибели. И все еще способен рассказать об этом.

Я перелезаю через металлическую ограду кладбища, которое раскинулось прямо за моим домом. Пять часов утра, 20 апреля, Страстная пятница. Все дома вокруг темны, я жду мою экс-жену. Сегодня день рождения нашего сына Ральфа. Ему исполнилось бы тринадцать, он начал бы обращаться в мужчину. Мы с Экс встречаемся здесь последние два года – с утра пораньше, до начала дня, – чтобы засвидетельствовать ему наше уважение. А до того просто приходили сюда вдвоем, как муж и жена.

От травы поднимается призрачный туман, я слышу, как надо мной, низко, хлопают крыльями гуси. В ворота с урчанием въезжает полицейская машина, останавливается, гасит огни и берет меня под наблюдение. Я вижу, как в ней коротко вспыхивает спичка, вижу лицо глядящего на приборную доску полицейского.

С дальнего края «новой части» кладбища меня разглядывает маленький олень. Я жду. Желтоватые глаза его начинают переливаться в темноте, это он уходит в старую часть, где и деревья повыше, и похоронены трое из тех, кто подписал Декларацию независимости, – их памятники видны от могилы моего сына.

Ближайшие мои соседи, Деффейсы, играют в теннис, переговариваясь благовоспитанно приглушенными утренними голосами. «Прости». «Спасибо». «Сорок, любовь моя». Чпок. Чпок. Чпок. «Твоя взяла, дорогой». «Да, спасибо». Чпок, чпок. Я слышу, как они отрывисто дышат носами, слышу шарканье их ног. Обоим уже за восемьдесят, в сне они больше почти не нуждаются, вот и встают до рассвета. Оборудовали корт мягкими бариевыми светильниками, которые не заливают сиянием мой двор, не будят меня. И мы остались если не близкими друзьями, то добрыми соседями. Общего у меня с ними теперь не много, на коктейли они, да и все прочие, приглашают меня не часто. Жители города по-прежнему дружелюбны со мной, но сухи, а я считаю их хорошими людьми, консервативными, порядочными.