Майя Кучерская - Ты была совсем другой - одиннадцать городских историй

Через час Валера все же решился напомнить Роберто, что путь не окончен. Но Роберто только широко улыбнулся и ничего не ответил. Никакие щедрые посулы больше не действовали. Единственное, на что Роберто согласился, – позвонить Фабио, продавцу той самой виллы в деревушке, и рекомендовать ему Валеру. Если Фабио согласится на встречу, и вилла по-прежнему продается – чудно, нет – пеняй на себя, я в эту глушь не поеду. По крайней мере сегодня, – Роберто закатывал глаза и надувал щеки. – Завтра, завтра… можно будет подумать.

– Но завтра я не успею, завтра мне нужно вернуться в город, потому что послезавтра утром у меня встреча с моей невестой, – в который раз объяснял Валера, используя всю доступную ему лексику.

Роберто, не дослушав, произнес вдруг совсем другим, тихим заговорщицким голосом.

– Синьор Валера… не только мне, но и вам совсем не надо в эту деревню. На этой вилле, – Роберто замялся, – нечисто.

– В каком смысле?

– Нечисто, – уже тверже повторил Роберто.

– Неужто черти? Или там просто давно не убирали? – засмеялся Валера. – Ты забыл, я же русский! Грязью меня не напугать.

– Я желал тебе только добра, – отрезал Роберто и, выудив из штанины мобильный, начал набирать нужный телефон.

Вскоре Валера отправился в деревушку, оставив своего огромного спутника обсуждать решающий гол лучшего игрока команды местного клуба. Несмотря на все его предупреждения, Фабио довольно легко согласился показать виллу.

Он ехал еще около часа, поднимаясь все выше в горы, мимо сиреневых зарослей вереска, громадных пожилых дубов, выставивших темные корявые ветки, кудрявых каштанов и выпрыгивающих над деревьями острых башенок кипарисов. Ехал и улыбался.

Он влюбился в нее при первой же встрече два года тому назад.

Тогда он оказался здесь почти случайно на большой конференции продюсеров, телевизионщиков всех мастей, куда начальство воткнуло его в последний миг, кажется, кто-то из них просто внезапно не смог поехать – на три с половиной дня. Днем он сидел в освещенных солнцем залах бизнес-центра на семнадцатом этаже, изучал оттенки апрельской лазури, зато вечером, совсем, по счастью, непоздним, зато ночью… Любил. Нарочно отстав от сколоченной страхом перед одиноким ужином в чужом городе компании полузнакомых людей. Зачарованно шел насквозь и наискось, пересекая круглые площади с воркованием фонтанчиков, с отполированными водой изумрудными лошадями, курчавыми каменными людьми, мимо сияющих пахучих кафе, звенящих голосами и смехом. Сам куда-то забредал, садился, пил граппу, зажевывая brusketta с помидорчиком и базиликом, и, блаженно улыбаясь, снова шел, сворачивал с улиц в улочки, поднимаясь (спускаясь) по внезапно выраставшим на пути узким лестницам, вдыхал аромат уже домашней еды и тихих вечерних разговоров, теплым облаком дрожавших над каменными верандами. И дальше-дальше шагал он в сторону гостиницы, снова оказывался в местах оживления и гульбы, чтобы ровно в полночь услышать, как волна шума откатывает в ночь, в полное беззвучие, официанты, позевывая, стряхивают скатерти, гости расходятся по домам.

И потом было еще полдня, когда он глядел на город при ослепительном свете, отраженном в белых камнях, приправленных легкой зеленью мха, заходил в соборы, отыскивая обещанных путеводителем Рафаэля и Джотто, и никогда ничего не мог отыскать, но и без Джотто, без Джотто… В свете дня деревянные жалюзи на высоких окнах домов оказались цвета зеленки.

Он сумел прожить без всего этого совсем недолго, не прожить – промучиться – и через месяц отправился на свидание снова, в Верону, туристом: гулял по вечно утреннему городу, почему-то и вечером чудилось, что это ясные сумерки раннего утра, а апельсиновое сияние заката не отличается от восхода. Узнавал и не узнавал свою любимую, здесь она была немного иной, плыл на катере по длинному озеру Гарда, вполуха слушая сказки экскурсовода про тайный смысл удлиненной формы, действительно напоминавшей член, благоговейно бродил по огромной вилле, утонувшей в ухоженном, празднично зеленом саду. Отбившись от экскурсии, бережно пожал ручку старенькой выцветшей кукле – в нее играла давно истлевшая в фамильном склепе прапрабабушка нынешних владельцев всех этих сокровищ. В следующий раз, спустя еще несколько недель, слетал на сутки в Венецию и, сняв сандалии, шагал по грязно-зеленой воде, затопившей улицы и площади.

Он действительно влюбился. Италия сделалась его ласковой и нежной подругой, проникла сквозь кожу – занятно: примерно тогда же, когда и Женя. Красивая (Италия, не Женя, хотя и Женя была хороша собой) и несмотря на это совершенно настоящая, осязаемая; величественная и вместе с тем запросто меняющая пышные придворные туалеты на домашний халатик – с ней блескучая пена двух его телепрограмм, которая шипела и билась в голове нон-стоп, неизменно опадала и исчезала. И он был ей благодарен.