Майя Кучерская - Ты была совсем другой - одиннадцать городских историй

Но Люся молчала, молча собралась, покидала в чемодан летних платьев, кинула и шорты и две кофточки с коротким рукавом, и босоножки! беззвучно вышла из квартиры чуть свет, не прощаясь, делая вид, что верит, будто мать спит, договаривала, дообъясняла все это уже в самолете.

В первый же день в Тбилиси, когда после позднего завтрака они пошли бродить по городу, их занесло на рынок. На прилавках высились горы клубники, здесь (конец апреля!) она уже созрела, купили бумажный стаканчик, и пока шли, Олег доставал по ягодке – открой ротик, детка, и она открывала – как же сочно, сладко! в жизни не ела такой. На прилавках в раскрытых мешках лежали орехи, семечки, изюм, в мешочках поменьше – специи, бордовые, серо-зеленые, охровые, шафран, тмин, барбарис, тимьян, остро пахло зирой; посверкивали бутыли с золотым подсолнечным маслом, баночки с соусами, их оттеняли темные бутыли с вином. На веревках покачивались гроздья чурчхелы и сушеной хурмы, в цветочных рядах продавались не только розы, хризантемы, но и ромашки, сирень. Продавец, уже пожилой, белоголовый грузин с печальным усталым взглядом, подарил веточку сирени Люсе. Олег заревновал – сейчас же купил охапку. И услышал от этого горца: с праздником! И всюду, где они покупали что-то, им говорили: с праздником! Потому что завтра Пасха. Кто-то продавал темно-гранатовые крашеные яйца – их они тоже купили, две штуки – маленький усатый торговец в повязанной по-пиратски бандане пояснил: это эндро, корешок морены, чистый совсем продукт – вот чем красим! И тоже: с праздником.

Олег улыбался, азартно торговался, купил десять разноцветных чурчхел, сам нес букет сирени, и Люся чувствовала: в самом деле праздник, даже предложила, может, сходим на службу ночную, посмотрим, как у них тут, но он только засмеялся: ты что? Я атеист!

Но Грузия отогрела его, размяла и от чего-то точно излечила, за ужином в ресторане на улице Шардена, выпив очередную стопку чачи, Олег наконец начал рассказывать о себе:

– У меня сад… ты бы видела! 25 соток! Это не дача, имение. Клубника, земляника садовая, крупней клубники, виноград вызревал, и не хуже здешнего, про яблони, малину, ежевику не говорю. И кому это все, скажи? Некому. Двадцать лет растили вместе, горбатились. А какой дом! Третий этаж гостевой, деревянный, уютный, к нам компании по тридцать человек заваливались, как мы праздновали! И Новый год, и рождения – с фейерверками, танцами, обязательно банька – финская, но и русская, я банщика даже специально вызывал на свой юбилей, у нас с моей бывшей друг за другом рождения шли, 16 и 18 июня.

Так и выяснилось: прожив с Олегом 22 года, жена от него ушла, встретила нового… смешно сказать, на заправке, куда заехала в морозный день на минутку, и помог он ей что-то там с машиной, починил заедающий шланг, поговорили – всё! Этого хватило.

И вот уже больше года Олег мыкался, надеялся, может, вернется, опомнится – ведь нельзя же так? И дом трехэтажный берег, и сад не продавал, обрабатывал из последних сил, хотя никому он больше был не нужен, дети – три дочки! – учились кто где, только младшая еще жила в городе, заканчивала в этом году школу, но осталась с мамой, и точно уж было ей не до смородиновых кустов.

– Так ты любил свою жену?

– Что значит любил? Я ее до сих пор люблю. Одну ее и любил всю жизнь. Остальное всё – не всерьез, так, для самоутверждения, что ли…

– А я? Я? – не выдерживает она. Хватается за бокал с водой, делает глоток.

– Ты? Хорошая… Не с каждой же я…

Люсе кажется: ее убивают. Уже убили, вот здесь, прямо в ресторане, растворив в бокале смертельную дозу мгновенно действующего яда.

И уже из-за полога смерти она смотрит на него, и все-таки ждет, ждет, не добавит ли еще хоть слово. Но Олег задумался и молчит, словно вспоминает что-то.

«Я должна отлучиться», говорит она тихо и идет в следующий просторный зал, и выходит на улицу. Вот и такси, 3 лари, гостиница рядом.

За окном истекает огнями разгоряченный чужим весельем город, шумят рестораны с туристами. Темные островерхие храмы замерли в предпасхальной тишине, она глядит, не видя, не понимая, словно против воли погружаясь в новое знание все глубже.

Так вот зачем ему это! Зачем ему она. Чтобы хоть как-то залатать тоску по жене, которую любит до сих пор. Вот и все. Проще не придумаешь. Что тут такого? Но перенести это невозможно, нет.

Машина останавливается у гостиничного крыльца. Люся отсчитывает монетки. «Минутку, сейчас только чемодан захвачу и в аэропорт, довезете меня?» Таксист, спокойный, огромный, с животом, подперевшим руль, кивает: нэт проблэм!