Майя Кучерская - Ты была совсем другой - одиннадцать городских историй

Семь лет Люся хранила ему верность, после него смотреть ни на кого не могла, и почти сразу после разлуки из чувства протеста поменяла работу, перешла из университета в гостиницу, лучшую в городе, на другие деньги, куда взяли ее за хороший английский… и незаметно приблизилась к возрасту, когда крем от морщин почти не помогает. С Олегом она развязала.

Но когда он улетел, и только из самолета отправил ей губки на подаренный им же телефон (как ни отказывалась, но «как же я фотки тебе буду слать»), а потом не написал ни строчки, ни смайликом не мигнул, ни в первый день, ни через неделю – почувствовала себя обманутой. Обманул! Когда смотрел по-человечески, когда говорил неслышимые ни от кого прежде слова. И не слушала возражений, в чем обманул, разве что-то обещал ей? Через неделю после его отъезда Люся заболела – в самые лютые морозы лежала с температурой, в полубреду, в обнимку с телефоном, ныряя из его объятий в убогую свою квартирку и неутихающую недоуменную боль: неужели так ничего и не напишет? И жадно гуглила его – ничего! Только три официальных строчки на сайте администрации его города-миллионника. Не маленьким он там был человеком, но и не слишком большим.

Однако нужно было работать, и она выздоровела, вернулась за знакомую стойку и в прежнюю жизнь, загнав, затоптав всю эту историю подальше. А потом вдруг получила поздравление на Восьмое марта. «Любимая! С праздником! Оставайся такой же красивой, женственной, ласковой! Соскучился – не могу. Как тебе Будапешт, едем на четыре дня? Через три недели, делай паспорт-визу скорей, расходы – не вопрос». А ей что Будапешт, что Париж – и в России-то бывала только в Петербурге да у бабки с дедом – под Дивногорском, ездила одними и теми же дорогами изо дня в день.

Будапешт встретил их во всей своей имперской, чуть истертой роскоши, но проступавшую ветхость скрадывал мягкий солнечный свет. Поднимались на гору в замок, парились в купальнях, здесь Люся увидела наконец Олега целиком, с головы до ног, издалека, и любовалась его телом – да ты у меня совсем молодой! «Я хочу жить вечно, знаешь? – улыбался он, глотая, а, значит, разрешая это вот «у меня»! Бродили по зеленому ковру у погруженного в собственный внутренний свет, словно празднующего неведомое торжество парламента, и в парламент записались на экскурсию – Олег только морщился и снимал на мобильный: покажу дома нашим депутатам, как люди живут!

Забрели к вокзалу, поднялись по железным ребристым ступеням на высокий мост над разбегающимися линиями поездов. Тут запылил теплый, весенний дождичек, но Олег стоял, не хотел уходить, дышал – обожаю этот запах, и дорогу, я ж на железке вырос, все детство под платформами прошло, все игры там, и гвозди под составы клали, и крышки из-под «Жигулевского», сами тоже ложились – жесть! Валюху так исколошматило, хоронить было нечего, я… чудом только не погиб, когда встал поезд, прям передо мной, остановился, стоит и стоит, поднимаю голову, хочу бежать – чтобы не разглядели меня, а он тронулся уже, да так беззвучно, так быстро, еле успел обратно, описался тогда даже, пацанам соврал, что в лужу лег, но легче помереть было, чем не ложиться так, девчонки знаешь как смотрели… – он глядел на нее из прошлого, и Люся видела не лысого, видавшего виды мужчину – мальчишку.

Дождик припустил сильнее, Олег схватил ее за руку, они побежали.

Бежали по узкому – так и ходившему под ногами с ржавчиной по краям мосту, прыгали по ступеням, через пустоту площади – к домам, но негде было укрыться, ни кафе, ни козырька! Настигли девушку с белым косматым псом, свернувшую в подъезд, за миг до того, как высокая дверь закрылась, Олег подхватил ее, тяжелую, крепкую – подержал беззвучно, подождал, пока девушка утопает куда-то наверх, хлопнет дверью – и распахнул: проходи.

Вот что, оказывается, здесь скрывалось за высокими дверями подъезда: не лестничная площадка – прямоугольный аккуратный дворик. На втором этаже по периметру тянулись балконы в резных решетках. На одном застенчиво сушились простыни, банное полотенце, в центре двора зеленела клумба, по краям торчали цветочные горшки с фиалками. У железной стойки в правом углу рядком выстроились велосипеды. «Конюшня!» – фыркнул Олег, и она засмеялась.

Следующего прохожего они уже нарочно подстерегли, молча двинулись вслед, едва этот темноволосый паренек с рюкзаком нырнул в подъезд – настигли в три беззвучных прыжка, и снова успели! Придержали дверь и вошли. Этот двор был другим: у лестницы сгрудились детские самокаты всех калибров, по диагонали напротив стояла синяя прогулочная коляска с полосатой зеброй-погремушкой на сидении, один балкон был густо завит сухим, еще не зацветшим плющом. На островке в середине рос садик, тоже пока голый, но с набухшими почками – слива, вишни, два непонятных куста. Но Олег определил: «надо ж, крыжовник!» В предыдущем дворе жили, кажется, студенты, здесь – явно семьи с детьми.