Воробей посмотрел на Вальку — та спокойно слушала.
Сейчас он боялся только одного. Не машущего руками немого прокурора, не приговора — только одного: припадка, как тогда, в больнице после стакана красного.
Тогда, в больнице, он испугался себя самого, себя, умирающего, без воздуха, без боли, в неуправляемых корчах.
Горло перехватило после второго или третьего глотка, но неожиданности не было — врачи предупреждали о спазмах. Потом вот, когда начало крючить и гнуть, вот тут он понял, что все.
Об этом врачи не предупреждали.
Потом его заморозили, прямо в койке, не везя в операционную, а проткнули горло, задев ушной нерв.
Когда заморозка отошла, врачи ушли, он сравнивал этот припадок с тем тухлым заражением.
Позапрошлой весной он копал яму внизу, на пятнадцатом, и, стоя в грязи, не видя куда, саданул с размаху в заплывший прибывающей жижей подбой. Из гроба чуть брызнуло, и вонь, рванувшаяся из щели, выпихнула его из ямы.
Копал, как любил, без верхонок — брызги чиркнули по пальцам, по его навсегда драным в кровь заусеницам.
Потом он болел. Врагу не пожелал бы. Болело все: глаза, руки, волосы, туловище, нутро — все болело беспрерывно каменной, налитой болью.
Ребята говорили: заражение тухлым ядом. Врача не звал: боялся, подтвердит. Водка стояла в графине, как вода, все время. Томка, тогдашняя его, подливала в стакан день и ночь.
Воробей оторвал ноготь ото рта, вытер мокрую ладонь о колено.
— Чего там?.. — прохрипел он Вальке.
— Ничего, ничего, дело читают.
— Заявление от ребят отдала адвокату?
— Тише.
«…В связи с тем, что Воробьев А. С. злоупотреблял спиртными напитками, в связи с чем состоял на учете в ПНД № 5 и после совершения преступления имел тяжелую черепно-мозговую травму, по вопросу которой длительное время находился на лечении в больнице и врачебной комиссией был признан инвалидом 2-й группы, ему была проведена амбулаторная судебно-психиатрическая эксперта, по заключению которой он как душевнобольной был признан вменяемым в инкриминируемом ему деянии…»
— Встань. — Валька толкнула Воробья в бок. — Не грызи.
Да, достал-таки Воробья суд. Адвокат сказал, что хоть эксперта вальтом не признала, все равно повлияет и смягчит сегодняшнее… за Лерку. Все-таки инвалид, группа вторая. И к сивухе год не прикасался — с того припадка, как горло проткнули. И это зачтут, сказал. И с кладбища в характеристике Петрович специально написал не «подсобный рабочий», а «бригадир Воробьев». Петрович — человек!..
Мишка, правда, советовал еще в ноябре, после больницы, когда познакомились, полежать в дурдоме: чтоб вальтом признали. На всякий случай.
Отказался тогда: от монеты в дурдом не очень-то потянет…
Суд удалился на совещание.
— Чего там?.. Отпустят?
— Аркадий Ефимович! — Валька рванулась к адвокатскому столику. — Чего они решат?
Аркадий Ефимович укладывал отговоренные бумажки в портфель.
— Я думаю, условно года полтора-два…
Валька повернулась спиной к адвокату, лицом — к Воробью.
— Полтора — условно, — крикнула она и добавила тихо: — Не слышит…
Она подошла к первому ряду, села рядом и отчетливо, громко повторила в ухо Воробью: «Полтора — условно!..»
— В ухо не ори, — отдернулся Воробей, — болит. Не посадят, значит?
Суд возвратился на свое место. Председатель зачитывал приговор. Все стояли. Воробей смотрел в пол перед собой. Припадок то подкатывал к нему, то пропадал.
Дерг, дерг — Валька дергала его за рукав. Показала два растопыренных пальца — средний и указательный:
— Условно…
— Два?
— Полтора! Условно! — радостно шепнула она и вскрикнула: — Лешка! Ты что?! Лешка!..
Воробей закатил глаза и еле заметно затрясся. У Воробья началось.
— Спишь все. Монету так проспишь, — добродушно прохрипел Воробей, входя в сарай. — Пожрать хочешь? На котлетку. Выпить желаешь? — Он по столу пододвинул Мишке термос. — За то, что не посадили. Много не пей, у нас сегодня дел под кадык. Не пора еще за оградой?
— Сейчас пойдем. Как голова?
— Нормально… Психанул на суде чуток, бывает. Валька говорит: еще лежи, а чего лежать-то без толку? Закрывай термос, поплыли.
— Опять он пришел, — Мишка покачал головой.
У сарая, опираясь на палочку, стоял старик. Остатки седых волос трепал ветер. Стоял он с трудом — отдыхивался. Кожаное стародавнее пальто его было заношено до серых шершавых плешей.
В руке старик держал перевязанную шпагатом картонную коробку из-под ботинок.
Читать дальше