Мишка принес маникюрные кривые ножницы и аккуратно стал выстригать Воробью кожаную, без кости, вмятину над ухом.
— Три раза он тебя?
— Ага. Сюда два раза и — сюда, — Воробей с готовностью показал в битые места. — Утром просыпаюсь мокро, кровятина везде, по морде текет. Потом сосед зашел, «скорую» вызвал. Часов шесть с чердаком дырявым лежал, вся кровь спустилась… Тихо ты! — Воробей дернулся. — Ладно, хорош! Слышь, Гарика, говорят, тоже крепко уделали?..
— Крепко, — Мишка прижег шрам зеленкой.
Воробей сидел задумчивый.
— Выходит, оборзел Гарик… Вконец. А Борька, значит, нe сунулся… Правильно — под горячую руку тоже башку проломили бы… А ведь корешил с Гариком… А Стаська где был?
— Выходной взял.
— Гм, может, специально и взял… — Воробей усмехнулся. — Слышишь, Миш, хочешь, я тебе фотку свою подарю? — Воробей полез в «портмоне» и достал небольшую карточку. — Дай ножницы!
Мишка достал ножницы.
— Сейчас мы его рубанем! — На карточке Воробей с Гариком стояли возле красивого памятника. — Та-а-ак, кыш! — Воробей отстриг Гарика. — Давай надпишу… Чего писать-то? — Он пососал пластмассовую ручку. — А!.. «Мишке от Лехи Воробья». Нормально? Что у нас сегодня? Тридцатое? — Он взглянул на часы. — Уже тридцать первое. Суд сегодня.
— А ты не волнуйся, не посадят.
— Так а я и не психую. Сидим с тобой… Музыку бы еще. Только не эту, не дрыгаловку.
— Сейчас заведем.
Мишка принес маленький магнитофон, поставил на холодильник, включил…
Магнитофон густым басом негромко пел под гитару: «Гори, гори, моя звезда…» Воробей пододвинул ухо ближе.
— Из старых кто-нибудь?
— Нет, товарищ мой школьный…
— Хочешь, мы его в церковь определим? Чего смеешься? Я с Батей поговорю, с Женькой-регентом. Свои ж все… Подучится малость и пошел религию петь! Все лучше, чем в службе геморрою насиживать… приводи его… Бабок насшибает! Гори, гори-и-и…
— Кто это тут поет? — подергивая тронутой тиком головой, в кухню вплыла Мишкина бабушка, толстая уютная старуха. — А-а, у нас гости… Ну, здравствуйте… Как звать-величать?
— Воро… Леша, — Воробей осторожно, чтобы не сделать больно, помял пухлые старухины пальцы.
— Алексей, значит. А по отчеству?
Воробей чуть напрягся, вспоминая:
— Сергеевич.
— Очень приятно, будем знакомы, Елавета Михайловна. Ну, давайте чай пить… Вы вместе с Мишей на стройке работаете?
Воробей взглянул на Мишку, тот моргнул одним глазом.
— Ага, — кивнул Воробей и поднялся с табуретки.
— Домой пора.
— Ну, если пора… Заходите к нам… — Старушка улыбалась и подергивала головой.
Мишка проводил Воробья до лифта.
— Погоди, забыл! — Он метнулся назад, в квартиру: — Вот за отпуск, твои. — И виновато добавил: — Заказов мало было.
«…На основании изложенного обвиняется: Воробьев Алексей Сергеевич, 20 июня 1948 г, из Москвы, русский, б/п, гр-н СССР, образов. 7 классов, инвалид II группы, работающий бригадиром в бюро пох. обслуживания, прож.: Москва, Алтуфьевское шоссе, 18, кв. 161, не судимый, в том, что он причинил умышленное телесное повреждение, не опасное для жни, но вызвавшее длительное расстройство здоровья.
Он же совершил злостное хулиганство, т. е. умышленные действия, грубо нарушающие общественный порядок и выражающие явное неуважение к обществу, отличающиеся по своему содержанию особой дерзостью и связанные с сопротивлением гражданам, пресекающим хулиганские действия.
Так, 5 августа 1975 года, в первом часу ночи, находясь в состоянии алкогольного опьянения в квартире 161, дома 18 по Алтуфьевскому шоссе Москвы, учинил скандал со своей фактической женой Ивановой В. И., выражаясь в ее адрес нецензурными словами, повалил ее на диван и подверг биению кулаками, по лицу, голове и другим частям тела, причинив ей побои. На требования своего соседа по квартире Лукьянова Валерия Петровича прекратить хулиганские действия Воробьев А. С. не реагировал, продолжал браниться нецензурно и произносить угрозы в адрес соседа, а когда последний с целью пресечения хулиганских действий стал подходить к нему, Воробьев А. С. оказал ему фическое сопротивление и подверг его избиению, причинив ему менее тяжкие телесные повреждения, требующие длительного лечения (более 4 недель), в виде закрытого перелома челюсти справа, т. е. совершил преступление, предусмотренное ст. 109 ч. I УК РСФСР…»
Воробей смотрел в пол и грыз до мяса съеденный ноготь. Слышал он только в самом начале, когда судья говорил впустую: чего можно на суде, чего нельзя, права, обязанности, короче — то-се. Потом уши заложило, как залило, и над бровью, в проеме, стало с шумом бить. Все звуки в зале увязли в этом шуме.
Читать дальше
автора "Томочка". Кстати, помечен он был как "личное". Меня и тогда и сейчас это биографическое воспоминание о матери зацепило
и довольно ощутимо. Как отдельная глава (по- моему пятая) вставлена в книгу "Чёрно - белое кино".
А звать её Томочкой и только так она заставляла своё непростое окружение поскольку ненавидела своё имя Тамара. Прочтите - не пожалеете.
Вот там и упоминался процесс написания этой повести под названием "Кладбище".
Первый его литературный опус, который произвёл эффект разорвавшейся бомбы и навесил ему звание "очернителя и гробокопателя".
Ну, если вспомнить год публикации (1987), то и ничего удивительного в том нет. Ибо ИДЕОЛОГИЯ. Правда (особенно горькая правда "основанная на действительных событиях" , как сейчас модно помечать всякую хрень - строго в рамках этой самой идеологии.
Что касается самой повести (по ней снят и фильм), то прочел я в комментариях к нему замечательную фразу- "это не кладбище, это срез общества
обычных людей со своими пороками, грязью, раболепством и мерзостью...". Можно разве добавить, что описанное в повести отнюдь не потеряло
своей актуальности. Более того в нынешнем светлом капиталистическом настоящем обрело куда как масштабные и "совершенные" формы.