Стасик ворошил угли в корыте. Охапыч с Кутей покуривали на бревне у забора. Кутя, как всегда по торжественным случаям, прицепил орден. Борька-йог тихо, ни к кому не обращаясь, нес неинтересную ахинею: цитировал каких-то тибетских попов и старых китайцев. Поди проверь. Рядом с ними сидел Финн. Имени у него и то путем не было, все Финном звали. Вроде живал он там. Трудился в командировке, электромонтером, что ли. Клеклый он был какой-то, мокроватенький. И глаза бутылочные.
Может, Финн трепал про Финляндию, а может, и нет: во всяком случае в выходной иногда зайдет на кладбище подпить легонько — одет под иностранца: пальто замшевое, джинсовый костюм, часы на руке с тремя головками, на другой браслетик, как у хипаря натурального, кепочка кожаная.
У Мишки на его жнь был свой взгляд.
Приблительно такой. В Финляндии он был. Только не монтером. А оттуда его попросили за пьянку. Специальности никакой, учиться поздно, да и нечем: под белесой потной лысинкой мозжонки сивухой расплавлены. Прослышал где-нибудь, что на кладбище кормушка хорошая, подмазал кого надо, часики пообещал или рубашечку, и пристал к покойничкам. А тут: не тут-то было. Ни силенки, ни хватки, ни умения — ничего нет. А ничего из ничего и получается: оградку за пятерку покрасить да скамейку сколотить — вот и вся его халтура.
А он особо и не рвется. Ходит мутный да волосики на лысине поперек гладит. И потеет нехорошо от слабости и похмелья постоянного. Мордочка худенькая, подбородка мало, и с того капельки падают.
Кент Непутевый, тоже под стать Финну, семенил слабыми, размагниченными ногами по дворику, мусолил свой бесконечный огарок… Настреляет сигарет, курнет раз-другой, поплюет, пригасит — опять в карман; опять захочет покурить — дернет пару раз, снова поплюет… Вечно с оплевышами таскается.
А сейчас все ждал, томился: кто б скомандовал выпить. Кроме как на холяву и не пил вовсе. Редко, когда подхалтурить ему удавалось. Нигде он не работал и на кладбище так, по привычке ошивался. Никто его из кладбищенских не гонял — потому что не опасен: клиенты от него шарахались. Сам дохленький, а морда круглая, водянистая, почти без глаз.
— Еще пару минут — и порядок, — торжественно заявил Стасик.
Охапыч, сидя на бревне, похлопал себя по плечам:
— Зябко. Наколки не греют. Принять бы. У вас далеко?
— Во-во, — с трудом провернул непослушным языком Кент.
— Тащи, — скомандовал Воробей.
И Мишка принес из сарая «Посольскую».
Охапыч даже с бревна привстал от удивления:
— Это где ж такую красулю надыбали?
— Места надо знать, Витек, — победительно проговорил колдующий над корытом Стасик.
— Кого ждем? — забеспокоился Охапыч и подался к столу. — Раевский с Кисляковым подойдут. К ним клиент прибыл.
Наливали по-кладбищенски: каждый себе. Испокон веков так: на кладбище сивуха рекой течет, особенно в сезон, ноздря в ноздрю никто не гоняется, всем под самый жвак хватает.
— Вы как хотите, а я себе целей налью, не ровен час, помру завтрева по утряку — так хоть отпробую. — Охапыч налил себе целый стакан и махом выпил.
— Ласковая, сука!.. Извиняюсь, девки. — Охапыч выдохнул. — Из чего ее гонят, Стась?
— Тебе, Витек, не понять.
— От ней и башка небось не трещит, сколь ни пей?
Кутя обреченно махнул рукой:
— От любой трещит!
Воробей пододвинулся к заведующему:
— Петрович, ты меня на пару недель не отпустишь? Хочу на озеро съездить с Валькой. Палатку поставить, рыбку поудить. Мишка без меня повертится. Знаю, что сезон, не хмурься, не попросил бы… Из-за суда все… Как дело повернется, хрен его знает… На всякий случай…
— А участок у тебя как?
— Ты что, Воробья не знаешь?.. Все чисто.
— Ладно, зайдешь завтра в контору, поговорим.
— На Мишку оставляешь? — задумчиво спросил Стасик. — Ну гляди.
Воробей налил себе «Буратино», понюхал.
— Слышь, Петрович, год не пью и не тянет. Ты б поверил — кто сказал?.. О! Вот и я б не поверил.
За забором послышались шаги, дверь задергалась.
— Чего вы позапирались, как эти?.. Орут на весь тупик…
Мишка открыл дверь. Шурик удивился, увидев его, но ничего не сказал, лишь вопросительно взглянул на Стасика.
— Нормально все, — миролюбиво ответил Стасик на вопросительный взгляд Шурика. — Проходи, пристраивайся. А Молчок?
— Он в конторе, — объяснил Петрович.
— Ага-а! — протянул Раевский, принимая у Стасика тяжелый от мяса капающий шашлык — Это баранина?
— Ты вопросы не задавай, ты лучше Воробья поздравь по всем правилам.
Читать дальше
автора "Томочка". Кстати, помечен он был как "личное". Меня и тогда и сейчас это биографическое воспоминание о матери зацепило
и довольно ощутимо. Как отдельная глава (по- моему пятая) вставлена в книгу "Чёрно - белое кино".
А звать её Томочкой и только так она заставляла своё непростое окружение поскольку ненавидела своё имя Тамара. Прочтите - не пожалеете.
Вот там и упоминался процесс написания этой повести под названием "Кладбище".
Первый его литературный опус, который произвёл эффект разорвавшейся бомбы и навесил ему звание "очернителя и гробокопателя".
Ну, если вспомнить год публикации (1987), то и ничего удивительного в том нет. Ибо ИДЕОЛОГИЯ. Правда (особенно горькая правда "основанная на действительных событиях" , как сейчас модно помечать всякую хрень - строго в рамках этой самой идеологии.
Что касается самой повести (по ней снят и фильм), то прочел я в комментариях к нему замечательную фразу- "это не кладбище, это срез общества
обычных людей со своими пороками, грязью, раболепством и мерзостью...". Можно разве добавить, что описанное в повести отнюдь не потеряло
своей актуальности. Более того в нынешнем светлом капиталистическом настоящем обрело куда как масштабные и "совершенные" формы.