Анатолий Жук - Бульвар

Если бы Моцарт, или Чайковский, или Бетховен те открытия, которыми наделил их Господь, замкну­ли в себе и никогда не вынесли на суд слушателей — на зависть, на радость, на ненависть, на любовь, и только сами этим наслаждались — их можно было назвать преступниками. Сокровище, подаренное им небесами, принадлежало всем: начиная от самой маленькой травинки и кончая высшим разумом, что сотворила природа, — человеком. Это их общее до­стояние. Достояние жизни и смерти. Достояние веч­ности. И если бы даже кто-нибудь из тех, отмечен­ных Богом, воскликнул: «Я слышу голос Господа, но не могу вам его передать, не умею!» — и это не было бы оправданием: они должны были научить­ся, должны были уметь. Их земные миссии заклю­чались в том, чтобы быть проводниками, посред­никами между Высшим Творцом и всем живым на земле.

Я же не умел... Ведь я не Моцарт, не Чайковский, не Бетховен... И я не проводник и не посредник.

А песня звучала: высокая, неземная. И плакать мне хотелось, и смеяться.

***

Я встретил Виолетту в половине двенадцати ночи в своем дворе. Сидеть дома было невмоготу, я нетерпеливо ходил под сенью яблоневого сада, который спел сейчас крупными пахучими плодами, низко нависая надо мной. Две яблони белого налива, которые росли от улицы, уже даже сейчас могли порадовать спелостью своих плодов, особенно те, которые висели на самой верхушке и были лучше других обогреты солнцем. Чтобы попробовать эту, пока еще первую, раннюю сладость, я брал длинный шест и начинал сбрасывать их с вершины. При этом нужно было обладать умением, чтобы падающее яблоко поймать руками, а иначе оно, ударяясь о землю, трескалось или разбивалось на две половины. А тогда уже и вид не очень эстетический, и вкус не тот. Совсем другое — подхваченное руками, словно дар звездного дождя, в своем круглом желто-зеленом завершении, нагло скалясь своим совершенством, не имея ни одного изъяна, ни одного порока природы, оно полностью владеет твоим увлечением и любовью, твоей фантазией. И какая-то жесткая невыносимость нестерпимого желания начинает всего тебя трясти, заставляя быстрее впиться в него зубами, познать до этого неизвестное, никогда неповто­римое, тайное наслаждение, открывая для себя что-то новое, удивительное, неожиданное. Ведь ничего на свете не бывает абсолютно схожим. Даже с одной и той же яблони каждое яблоко разное: и внешне, и на вкус,

Я даже подпрыгнул от неожиданности, когда Ви­олетта дотронулась до моего плеча: в своих мыслях стоял спиной к улице, и не слышал, как она, открыла калитку, вошла во двор.

— Чего испугался? — удивилась Виолетта.

— Ты появилась, как привидение: неожиданно и неизвестно откуда.

— Но ты же ждал меня, — больше утвердительно, чем просительно сказала Виолетта.

— Даже очень ждал,— признался я искренне и даже немного взволнованно.

Мы обнялись.

Виолетта пахла парным молоком. У меня закружилась и поплыла голова: запах детства! Он ошеломил меня неожиданностью. Я задыхался от его чистоты и светлости, от боли за невозвратность тех минут, которые никогда не обласкают явью...

Я задохнулся, я заплакал, я засмеялся, я затосковал.

Так пахла мама.

— Пойдем на Неман, — предложила Виолетта.

Я сразу согласился. Прихватив полотенце, прямиком через огород, мы выбрались на берег. Идти было легко — большая полная Луна хорошо освещала все изъяны дороги, которую я мог бы пройти и с закрытыми глазами, ни разу не споткнувшись.

Это была дорога моего детства, моей юности и моей уже взрослой жизни. Сколько раз топтали мои ноги эту узенькую, чуть заметную тропинку, которая почти полностью зарастала травой до моего приезда. А иногда, после весеннего половодья, совсем пропадала и оживала вновь под моими ногами, когда я приезжал — один Бог знает! Моим нервом, жилкой моей, солнечным лучом на ладони, крылом взлетающей птицы была эта тоненькая ниточка к Неману. А еще моим ангелом-хранителем, моим же­ланным сном и моей явью, которая обязательно сбы­валась каждый год. Так как я мог на ней споткнуть­ся и упасть, разбить нос или покалечиться?!

Неманская вода обмывала нас только ей прису­щей мягкостью и теплотой. Она светилась под пол­ной Луной желто-синей ровной дорогой, которая будто задремала на ночь, застыла, припрятав стремительное движение для нового дня. Отражаясь темной полосой, стоял в ней другой берег, заросший вербами и лозою. И внешне никакого движения: ни дуновения ветра, даже звездочка не чиркнет по небу.

Только звуки оживляли: соловьи в лозах да вольный скрипучий голос дергача.