Анатолий Жук - Бульвар

Теперь не было ни болот, ни родников — все высу­шили, вытравили. Там, где раньше земля прогиба­лась под ногами — трава на болоте росла хорошая, сочная, косили косами ее, местами выносили на сухие островки, складывали в стога, где они находились до зимы, пока болота не замерзали, и только тогда их можно было оттуда вывезти, — теперь хо­дят трактора, тягая за собой сенокосилки. А тогда, бывало, идешь по травяной пленке, она опускается под твоим весом, вот-вот разорвется, и ты с ужасом думаешь, что сиганешь вниз, и не будет спасения, и станет болото твоей вечностью.

Теперь ничего этого нет, ничего не осталось от прошлого. Все живое исчезло с осушением: и бобры (их в Немане много водилось, не сосчитать), и водя­ные выдры, и несколько видов птиц. Остались еди­ницы, и те вот-вот исчезнут. Обеднел Неман, оси­ротел. В одиночестве спасается, как может, всеми своими силами исправляя человеческую глупость.

Перемены, которые произошли в природе, потря­сали и, судя по всему, мало кого беспокоили: ни тех, кто властью наслаждался, ни тем более тех, кто под этой властью нес жизненный крест.

Да и сам быт, сама жизнь кардинально измени­лись. Думаю, что даже корни ее дали мутацию. Пом­ню, как наши родители боролись за каждую охапку сена, за каждый ряд картошки в поле. С раннего утра и до позднего вечера не знали покоя ни их руки, ни их ноги, ни их пылкое желание выжить в этой одур­манивающей безысходности. Как волки, со всех сто­рон обложенные загонщиками от власти, из послед­них сил пытались выжить. Они мечтали, они ждали, они видели завтра, они верили в него, ибо, несмотря ни на что, хотели видеть и верить. С отчаянной на­деждой смотрели на каждый завтрашний день, ожи­дая светлого будущего. Но оно не наступало. И под­ходило их земное существование к последней черте, так и не получив ничего, о чем мечтали и чего жаж­дали их сельские души, отходили в мир иной, остав­ляя детям неопределенность и разлад. А дети начи­нали смотреть на мир по-своему. И не могло быть иначе. Каждое время требует своего решения проблем. Какие бы ни были сложности, люди приспосабливаются к ним: живут и выживают. Как? А это уже тема для размышления, момент поиска и решения обстоятельств.

Со своим школьным другом — он работал инженером в колхозе — сидели в теньке под ольхой на берегу Немана, выпивали за встречу. А как же иначе — год не виделись. Разговор, как обычно, обо всем и ни о чем. Больше про политику и про дела местные. Я спросил его: почему он не хочет взять гектаров десять земли и выйти из колхоза, стать, как говорится, фермером? Так вот, на мой вопрос друг не удивил ответом:

— А на хрена мне это надо? — говорил он. — Дети учатся, не голодные и, чтобы жить, необходимое имею. Чего не хватает, в колхозе украду. А гектары, которые ты предлагаешь взять, так я на них сдохну. Во-первых, налоги, которые жмут по самые помидо­ры; во-вторых, где я возьму технику, запчасти к ней? За спасибо никто не даст и за красивые глаза тоже.

— Ну, хорошо, ты... А дети? Неужели хочешь, чтоб и они так? — спросил я его.

— Нет, дети нет! — встрепенулся мой друг. — Чтоб так, как я — боже упаси! Учу и буду учить, пока есть силы. А там, может, повезет, за границу уедут, если здесь не найдем мы опоры и счастья.

— Да ты и сам еще не старый, в самом расцвете сил, можно сказать, и жена тоже. Что об этом думаешь?

— А ничего. Хозяйство какое-никакое есть. Да и колхоз пока еще существует. А когда совсем до руч­ки дойдет, смотришь, какой-нибудь бюргер выкупит его, а с ним и нас, как в России.

— Так у бюргера не украдешь. Враз выгонит.

— Да ну, что-то будет...

Такие рассуждения я слышал не только от него, поэтому не удивлялся им.

При всей хозяйской неслаженности каждое госу­дарство — одно целое. И город и деревня несут один и тот же дух, его, так называемой стратегии. Все то же, что и деревня, только в более разносторонних проявлениях, имеет в себе и город: и то же рабство, и то же безразличие, и те же Содом и Гоморра. Город всегда был колыбелью самых невероятных револю­ционных начинаний, которые обязательно должна была примерить на себя и деревня. Лишь этим они и отличались, ибо никогда никаких революций де­ревня не рождала, добровольно не лезла в тот хомут. Только под жестким кнутом принуждения и наси­лия, которые раздирали, кровавили ее душу и тело.

Города, разные по архитектуре, по сохранению культурного наследия прошедших веков, по парко­вым насаждениям и чистоте, по развитию научных центров, а также искусству и спорту, имеют одно бесспорное сходство, как близнецов их объединяю­щее: холодную бездушную наглость.