Анатолий Жук - Бульвар

И тогда я начал с наслаждением ласкать ее рука­ми, губами, переворачивая со спины на бок, с бока на живот, потом опять на спину. Своими действиями я будто говорил Лине: твою игру в сон я принимаю, тогда принимай и мою — открытую, свободную, без комплексов, с запахом зеленой травы и горячего солнца, с живительной прохладой и запахом вербы, с бурливой нежностью водяных водорослей и вечно хмельным шумом журавлиной песни.

Принимай, бери в свою копилку любви — хочу, и буду хотеть; в копилку — как прекрасно все и как ра­достно; в копилку — я люблю сегодня и обязательно буду любить завтра; в копилку — буду, буду, буду! Я хочу!

Лина оказалась способной ученицей. За опреде­ленное время плод чудесно созрел. Теперь прелюдия любви у нас начиналась с медленного раздевания. Ложиться не спешили: долго ходили по комнате сов­сем раздетые — либо пили вино и закусывали, либо просто так без всякой нужды, якобы не обращая друг на друга внимания.

Лине нравилась ее неприкрытость передо мной. Она царствовала! Я был ее рабом и не скрывал этого. Наоборот, выказывал свое восхищение юношеским блеском глаз, взволнованными вздохами. Лина хме­лела от чувств, до этого ей неведомых. Я это видел. Я радовался.

Мой вклад в ее эволюционную перемену был, по­жалуй, решающим. Хотя суть его заключается толь­ко в том, что я ни одним кривым взглядом, ни одним неосторожным движением не возразил ее тайным фантазиям, ее тайным желаниям, которые жили и блуждали в ней, требуя удовлетворения. Я будто подтолкнул лодку, которая села на мель. И, подхва­ченная потоком чувств, которые словно звуки вол­шебной музыки меняются каждое мгновение, она поплыла навстречу неизвестному ни ей самой, ни кому-нибудь другому...

***

В восемь часов вечера мой циркулярный звонок резанул по ушам. На пороге стояла Лина с улыбкой на лице и чуть заметной тревогой, которая просмат­ривалась из глубины карих глаз.

— Привет,— ее тихий, чуть взволнованный го­лос.

— Привет, — так же тихо и ровно ответил я.

— Можно войти?

Именно этот вопрос объяснял всю ее насторожен­ность. Как-то Лина призналась: приезжая ко мне, она всегда боялась, что я не открою ей дверь, не же­лая видеть ее, или потому, что в этот момент у меня будет женщина, ведь я и не скрывал их приход. Да и глупо было бы: человек я вольный, без обязательств Разве может быть по-другому? Я иногда посмеивал­ся над Линой: как это она в самом расцвете лет мо­жет так долго обходиться без мужчины (она призна­лась, что после развода у нее никого не было)? Не закодировалась случайно?

На мою шутку Лина спокойно отвечала:

— У себя дома я не женщина, а учительница.

— Так можно? — глядя на меня все так же насто­роженно, спросила Лина.

— Конечно, конечно! — развеял я все сомнения и пропустил ее в коридор.

В коридоре мы обнялись, поцеловались, потом я помог ей снять черную кожаную куртку и мы про­шли в комнату.

Лина великолепно выглядела: белая тонкая коф­точка, черные узкие штаны, хорошо облегавшие ее стройную фигуру.

Наверное, не буду оригинальным, если скажу, что толстые женщины мне не нравятся, как и худые. Люблю золотую середину, и Лина отлично вписывалась в такое мое видение. Я смотрел на нее с востор­гом и не скрывал этого. Лина заметила это и немно­го покраснела.

Мы опять обнялись и поцеловались, и я почувствовал, как по-кошачьи мягко, ласково она прижимается ко мне, вот-вот замяукает. Я коснулся Ли­ниных губ так, будто слизал кремовую начинку с торта.

— Подожди. Я с дороги и весь день на ногах в уни­верситете. Душ приму.

— И я с тобой.

Лина не возразила.

Теплые струи воды ласкали нас, и мы не отвора­чивались от них. Мои руки, будто потеряв ориентир, хаотично двигались по телу Лины, ее руки — по мне, неизвестно что ища. Губы пили губы, иногда опускались друг перед другом на колени, освежая дыха­нием поцелуя самое тайное и вечно желанное...

Лина хмелела от свободы и легкости, горячо и без­оглядно отдаваясь порыву, который под крылья ра­дости гнал ветер новых неизведанных чувств, подни­мающих ее до высоты блаженства. Одеяло, которое когда-то натягивалось на себя, чтобы быть невиди­мой и примитивной — далеко отбросилось и забы­лось. Лина хотела быть и чувствовать, удивляться и верить в то, что эти чувства у нее не последние. За­втра опять взойдет солнце и наступит утро, потом его сменит день, а день — вечер. И, наконец, вечер перейдет в Божью тишину ночи, где все живое ищет спокойствия. И в этом бесконечном полотне приро­ды, которое меняется одно на другое и отличается только цветом и звуком, запахом и температурным балансом, слышалась она — новая, удивленная и по­раженная сама собой...