Наталия Медведева: Любовь с алкоголем

В камере, куда ее отвели, уже спали трое. Какая-то пожилая баба, пьяная и что-то бормочущая. Во сне, что ли, разговаривала. А на каком-то возвышении лежали две девки-лесбиянки. «Ха! — подумала еще скуластая девушка, — их даже не разъединили…» Она положила свой матрасик на пол и легла, укрывшись попоной — голова к решетке. Это чтобы ближе себя чувствовать к свободе, к закону и, следовательно, к защите — если что произойдет, она сразу схватиться сможет за решетку, орать будет уже у решетки… Лесбиянки что-то там обсуждали и время от времени менялись местами, перелезая друг через друга и в сумерках камеры — лампочки горели в проходе, тусклые, видимо, специально для ночи — белели трусы одной.

В половине восьмого утра ее освободили. За ней приехал Володька на машине Петро. Сам Петро уже был на работе, уже «пахал», как смеялся Володька, в авторемонтной мастерской. А Славица с русским собутыльником отправилась первым делом в супермаркет. За пивом! Вот они, уроки… Ну, можно сказать, что это был ее первый арест, так что с первого раза, мол, не научаешься. Но потом был второй и после него было пиво. Ну и после третьего будет. Это уже привычкой стало, от которой скуластая девушка и не думала избавляться. Правда, все уже не так весело было.

У входа в галерею прохаживался Алэн Бёрлинер. Фотограф. Снимать было некого — ни одной американской знаменитости не появилось. Даже похожего на знаменитость — людей с особенным «блеском звезд», которых вы не узнаёте, но уверенно думаете, что видели по ТиВи, в журнале, в фильме… За исключением скуластой девушки, вышедшей из подъехавшего «Мерседеса» — Бёрлинер отщелкал кадров пять на нее. В основном приглашенные на вернисаж — Бёрлинер все никак не мог выговорить фамилию художника — появлялись из-за угла, из соседних улочек, несколько женщин перебежали Ла Сиенегу, оставив машину напротив галереи, у ресторана «Оранжери». Парни мексиканцы, в коротеньких оранжевых курточках, похлопывали фосфорными зазывалками в паркинг о бедра и стояли без дела.

Люди с местного — 9 канала — ТиВи засняли для последних новостей не художника, а армянина, задумчиво глядящего на холст из санкт-петербургской серии «Девочка на катке». Теперь у холста стояла заснятая Бёрлинером. К ней все время подходили прибывающие в галерею — кто-то просто здоровался, кто-то приносил стаканчик с шампанским. Высоченный седой старик с перхотью по плечам и лоснящимися локтями таксидо попыхивал трубкой и говорил ей на ухо. Немного, впрочем, наклоняясь — девушка была высокой. Она смеялась, приподнимая плечи в накинутой на них норковой пелерине. Волосы у девушки были такого же цвета, что и мех. Наблюдающий за ней из противоположного угла парень подумал, что и глаза у девушки, наверняка, как у норки. Хотя, он никогда не видел живой.

Он все хотел подойти к девушке, но не знал, что сказать, чтобы не быть еще одним из подходящих. Он уже стоял совсем рядом и мог слышать ее — по-русски, с еле улавливаемым акцентом, она рассказывала седому, что, когда была маленькой, бабушка водила ее в парк, в центре Белграда, на фигурное катание. Но у нее были хоккейные коньки ее старшего брата, и она очень стеснялась. Так что бабушка сшила специальные чехлы для коньков. Из белых шерстяных носков с пуговками сзади. И она очень хорошо каталась на коньках — «Бабушка! Бабушка, смотри!» — кричала она мерзнущей под огромным деревом, посередине катка, бабушке в валенках и в шапке с опущенными ушами. Но, видимо, уже тогда у нее была плохая координация, и она часто падала, даже разбила себе подбородок. Девушка закинула голову назад — волосы совсем слились с мехом. Парень не увидел шрама, но заметил голубую вену на ее шее. Ему даже показалось, что он видит, как она пульсирует. Он подошел — девушка уже опустила голову и пила шампанское — и спросил на своем смешном русском, говорит ли она по-русски.

— Неужели кто-нибудь здесь не говорит?! Покажите мне! Пожалуйста!

Она громко засмеялась. Глядя прямо в лицо парню. Он подумал, что она уже опьянела и он должен воспользоваться этим. Пригласить ее куда-нибудь. Увести отсюда. От всех этих русских, так вот, запросто, к ней подходящих.

— Вам нравятся работы Шемякина? — спросил он уже по-английски. Обрадованно перейдя на английский.

— Да, нравятся. И сапоги его тоже мне нравятся.

Шемякин стоял с армянином, заснятым ТиВи. Художник — виновник торжества — был весь затянут в черную лайковую кожу. Черная оправа крупных очков, казалось, тоже была кожаной.