Наталия Медведева: Вена

— …ни в коем случае, ни в коем случае нельзя говорить, что в Америку! — прошептав все это скороговоркой, тугопузый сжал руку высокой женщине.

— Ой, да ладно уж, известно всем, куда она уезжает. К мужу. В Америку! — Женщина поскорее взяла какую-то бумагу из рук работника ОВИРа и пошла к «ней», едущей к мужу в Америку. К дочери своей, сидящей у стены в приемном зале.

Забавной показалась дочери эта сценка. Видимо, отъезжающий мужчина проявил солидарность и решил предупредить, уберечь от последствий. А русская хнойная женщина, мама ее, хной у нее волосы были только что выкрашены, яркие… ну, на то она и русская, чтобы иногда позволять себе наплевательское отношение к установленным порядкам. Так, видимо… Хотя действительно, все знали в ОВИРе, что муж дочери в Америке, только почему-то решили не пустить ее прямо к нему, а предложили выехать по израильской визе. Таковы были нравы «застоя», 75-го года…

Этот тугопузый тип оказался хоккейным судьей. Они — дочь с матерью — увидели его за день до отлета, на таможне. Да, надо было притащить свой багаж на таможенную проверку за день. С ума сойти! Хотя были отъезжающие со спальными гарнитурами, поэтому, видимо… У судьи как раз проверяли стол — отвинчивали ножки. Там было так жарко, в, этом помещении таможенном, и еще — тошно. Будто воров каких-то проверяли потенциальных. Хотя говорили, что в ножку стола можно спрятать бриллиант… Но там не было таких, с бриллиантами… Судья сам подошел. К дочери.

— Вы завтра улетаете?.. Нам тут еще часа три торчать… Это у вас все вещи?.. А муж где, в Америке?.. Мы бы в Канаду… Я вчера хотел предупредить, а то с их порядками… еще не выпустят… Ох, неужели уедем…

Его жена с волосами воронова крыла весьма презрительно поглядывала на всех, стоя в стороне, как бы и ни при чем. Они везли ковры. Их тоже осматривали, разворачивая. И был у них сын Владик. Нагловатый пацан. «Владик, уйди! Владик, не лезь!» — одергивал его отец все время.

У девушки было два туго набитых чемодана. В одном книги — синие переплеты Блока, но не полное собрание, выборочные томики. Несколько книг о русской иконе. Книга-гид по Русскому музею. Книга об искусстве резьбы по кости — северные мастера (?). Ну, что — достали, считалось, что это редкость и, значит, надо везти. Мельхиоровое ведерко и щипцы для льда, подарок тети на окончание школы. Глиняные кувшин, миска и две кружки. Расписные. Из «Лавки художника» напротив Аэрофлота. Нефритовый браслет и кольцо на руке. Потому что это, хоть и выгодно будет продать, ей нравилось, и она носила. Еще была стопка блокнотов и тетрадей с записями, стихами. Посвящения подруг, кучи фотографий. Все это, сказали, нельзя, быстро пролистав. Было неприятно, когда листали. С одной стороны, неприятно, что листают, — это же ее личное что-то, тайное. Но с другой стороны, именно быстротой пролистывания оскорбляли, потому что это же стихи, посвящения, сочинения, а тут выхватывают какие-то отдельные слова, куски, не вникая… когда они уже уходили, мать с дочерью, судья им сказал: «Принесите завтра, завтра будут другие делить досмотр перед посадкой и, может, разрешат, не заметят».

Потом наступил долгий вечер, и приходили прощаться. Только друзья. Родственники были за день до этого. Наготовили много еды и выпивки, красная икра, салат оливье, но вообще-то мало ели и все время пили и говорили всякую поверхностную ерунду. Нормально. Никто не знал, что такое уезжать навсегда. Уезжали в отпуск в Сочи. Или в экспедицию, в конце шестидесятых это было модно, ну еще, может, в самом-самом начале семидесятых. И тогда говорили «счастливо», или «до встречи», или «желаем, чтобы ты вернулся поумневшим». А тут — неизвестно, что надо было говорить, если навсегда. Кто-то потом заплакал, но скорее от водки и от песен. Она с радостью легла спать, когда все ушли. Провалившись в сон — тяжелый, без сновидений. От усталости. И вообще — надоело уже собираться, скорее бы уехать.

У нее была бабушка. Она стояла утром у двери квартиры, а они — мать ее и она сама — уже были у лифта, на пролет ниже; два чемодана рядом, их не забрали, надо было опять их везти, о глупость человеческая! Они ждали лифт. Бабушка была в халате шелковистом, с большими цветами, сам темно-синий; она приподнимала руку и помахивала ею: «До свидания, внученька! Будь здорова. Будь умницей! До свидания!» И внучка ей улыбалась и кричала на всю лестницу: «Бабуля! Не волнуйся за меня! Бабуля!» А у бабушки глазки сделались маленькие, и в них слезы блестели. А может, это просто от старости. Она вообще-то улыбалась. И вот они загремели дверьми лифта, и все… поехали вниз, последний раз прокричав бабушке «до свидания!». Мама девушки сказала, когда они несли чемоданы через площадь уже, к машине: «Что-то наша бабушка постарела…» Ну и больше ничего, надо было засовывать чемоданы в багажник и говорить шоферу, присланному знакомым девушки, куда ехать.