Наталия Медведева - Что за противная баба она была...

Что за противная баба она была… «Как долго мы должны здесь оставаться?» — это она спросила через час после их приезда. Ведь она кричала: «Ваканс! Мне надо на отдых!» Она, мол, весь год пропела, в подземелье. Это она так кабаре называла — подземелье.

Писатель, можно сказать, на жертву ради нее на шел, отказался на несколько дней от жизни, которой жил годами! Отказался вставать в девять, делать в картонной кухоньке кофе, зубы чистить, пить кофе и записывать в дневничок впечатления прошедшего дня или мысли, родившиеся за ночь или родившиеся и прямо за столом, на скрипучем табурете. Отказался стучать на машинке до двух дня, потом тягать железки-гантельки, отказался суп куриный есть с селедкой на закуску. А? Поехал ради нее на океан в Бретань! Ничего себе? На свежий морской воздух! Такая жертва, ай-яй-яй…

Надо сказать, что писатель тоже не ожидал увидеть там троих детей. Девочка Яблочко была дочерью синеаста — киношника, — знакомого писателя, в Бретань пригласившего. А вообще-то, собирающегося фильм снимать по книге писателя. Он, конечно, может собираться — денег ему пока никто не давал. А двое других были дети подруги жены синеаста. Один — ползающий и орущий, другой бегающий уже и орущий головастик жизнерадостный, хоть и в раздражении щеки.

Домик на обрыве — одинокий и маленький — синеаст отснял в фильме. Это в том, где чокнутый один художник сходит с ума но ягодицам. Где ветер рвет его одежды и холсты с ягодицами, а чокнутый читает поэмы, прославляющие ягодицы. Для роли ягодиц синеаст свою жену использовал. И не только и этом фильме.

В фильме про ягодицы берега не было. А в натуре — пожалуйста, сразу под обрывом с домиком был берег. Как коридор. По нему все время шли люди — справа налево или наоборот. Они мимо проходили не задерживаясь. Получалось, что это чумное место.

Когда синеаст привез писателя с его противной бабой, было время отлива, и берег еще походил на прилавок стола находок. Помимо вполне естественных водорослей на берегу тут и там торчали всевозможные пластиковые продукты цивилизации. Наша девушка, та, что противная, тоже была продуктом цивилизованно-индустриального города и на природе себя чувствовала дико потерянной. Она и смотрела на природу во все глаза.

В море — далеко от берега-коридора — стояла белая голая баба. Даже издали на нее глядя, можно было уверенно сказать, что она не француженка. Не потому, что во Франции нет больших женщин, но большущесть все-таки не присуща французам. Потому они и любят преувеличивать: деньги на сантимы, то есть в миллионах, считать. Или уменьшать — приветствовать желание советских республик отделиться, тогда все маленькими станут, как Франция; боятся воссоединения Германии, а то там получится 8О миллионов, а во Франции только 55… Большая баба, с белой, не поддающейся загару кожей, наверное, была шведской коровой — с топорщущимися, как боеголовки, сиськами, с глобулярным животом над треугольничком фигового листа. Она приседала в море-окияне и руками поливала море на свои груди, на плавно свои покачивающиеся незаряженные снаряды. Эта голая была как Откровение. Не потому, что наша девушка никогда голых не видела.

Еще в Америке Франция ей представлялась коллажем из снимков: сногсшибательная шляпа — мода, Сартр в очках — литература и культура, гибрид из Азнавура и Далиды — потому что французский рок в Америке не знают, «Перье» — эту воду стало очень модно пить в конце семидесятых в Беверли-Хиллз и… обязательный кусок голого тела. И не просто, а груди женской на Французской Ривьере. Во Франции можно было быть голым! И всегда, когда показывали — у-у-у, проклятый ящик! — Францию и ее знаменитостей, где-то с краю кадра мелькала голая сиська.

Наша девушка — называть ее бабой после голой большой как-то уже не хочется — лет одиннадцать назад впервые собралась во Францию. И одна из сцен, ею воображаемых, была именно вот этим клише — Французская Ривьера и она с голыми своими грудями. Приехать ей удалось только шесть лет назад, так что за те пять лет неприезжания с нашей девушкой случилась куча всякой всячины для других рассказов — и среди всего прочего то, что ее кипятком обварили. Только не представляйте себе уже заготовленных в сознании образов изуродованных вьетнамцев, иранцев, афганцев…

Вот она надела красивенький купальничек с заклепками металлическими, и нигде не было видно следов обваренности. Н-да, поэтому она и купальник надела, а не пошла, мотая голыми грудями и надрагивая животом! И то и другое у нее было тронуто пятнышками от ожогов. Ей, правда, один художник-неудачник уверенно говорил, что у всех породистых собачек брюшки меченые. Но что ей, не собачка ведь она, даже если по китайскому гороскопу и собака, да и художник — неудачник. Так что — во Францию приехала, на морское побережье тоже, а сиськами не подрыгаешь.