Наталия Медведева - Что за противная баба она была...

Никто об этих ее грустных мыслях не догадывался, конечно. Что, вы бы стали ломать себе голову, почему она сделалась раздраженной, а? Почему она уже хочет обратно — стали бы? Посмотрели бы на нее сами раздраженно — длинноногая, большеротая противная баба! — подумали бы. Избалованный продукт цивилизации! Писатель — между прочим, инженер человеческих душ — тоже думал, что она противная. Помимо этого — или благодаря этому — он не оставался к ней равнодушным, ну и ее, противную, не оставлял.

Они, значит, опустились на берег-коридор, где кроме проходящих мимо сидела никуда не двигающаяся группа и с ними жена синеаста. Ягодицы и груди ее были в купальнике, так что нашей девушке полегче стало. Синеаст поцеловал свою жену и, потягиваясь, глядя на море-окиян, стал повторять «агреябль», мило. И наша девушка с писателем тоже подумали, что очень все мило здесь и запах с гнильцой — от водорослей, — как в Париже, когда идете мимо ресторана, специализирующегося на морской пище, а рядом воняют авто — здесь был аутентичным. Ну, они походили по мокрому песку, поглядели вдаль (это девушка писателю все говорила: «Гляди вдаль, это полезно для глаз!»), потаращили в общем глаза; и на большую шведскую корову, между прочим, писатель тоже поглазел как на чудо. Потом все стали собираться обедать: «до свидания… до завтра… приятного аппетита… это ваше полотенце?..»

Они в домик вернулись, а там — подруга жены синеаста, отмахиваясь от своих толстых кос. Да-да, две русские косы у нее были заплетены, и писатель, хоть и не «деревенщик», кивнул нашей девушке: «Вот косы, хоть и не русская», это у него с годами, с возрастом то есть, кровь давала о себе знать, так что он все чаще вместо описания кокаина и «розовой щелки» описывал землю отцов и дедов, ну и все, что к ней прилагается: портянки, сапоги, сало… «украинский национальный костюм» в общем (у него, правда, об этом было уже написано в довольно нежном возрасте, и неправильно говорить, что он вдруг начал, как многие думают, с выгодой, мол, подсчитав, что сейчас об этом самое время — СПИД, мол, то да се, советская цензура…). Так вот, она, косы с одной стороны на другую перекидывая, собирала своих детей, к глубокому разочарованию нашей девушки. Она думала их оставят, деток. Вот что значит своих не иметь! Где это их оставили бы?! В шкафу, что ли, заперли бы? Чтобы на их вопли сбежались бы и мамашу бы за обе ее косы в полицию? Потому что есть законы о правах деток. Не только у человека — у птички, кошечки и собачки права есть, так что думай перед тем, как отвесить оплеуху ребеночку, он побежит быстренько куда надо, где знают о правах. Интересно, где сказано об обязанностях?.. В общем, все эти, с правами, собрались и уселись в джип синеаста, чтобы тот их поскорее вез есть.

Поехали они в блинную, так, наверное, по-русски будет крепери — национальное бретонское развлечение.

Писатель, хоть и бедным был, но мясо кушал всегда. Особенно он любил порой наесться жирной колбасы на сон грядущий. Покупал эту колбасу полукилограммовым батоном. Он иногда так наедался этой колбасой, что, когда артистка приезжала из кабаре, надо сказать, хорошо подшофе, писатель лежал под одеялом, натянув его до подбородка, и, постанывая, говорил, что ему плохо, в общем, чтобы не требовали от него исполнения обязанностей самца. Хотя, может, он насамцевался, пока она выступала, а колбасы наелся для отвода глаз, неизвестно. Это так и останется тайной…

В общем, эти блины у писателя вызвали недоверие. Кстати, одно время, в период розовой идиллии, писатель ждал артистку из кабаре и она, придя, говорила: «Спеки мне блинчиков». И представьте, писатель очень ловко, на маленькой кухоньке, «хуяк сковородищей!» — ничего ни себе, ни ей не сжигал, как в частушке, упаси Господи, и — блинов артистке. Это к тому — что блины, в общем-то, не удивили писателя и девушку. Национальным напитком Бретани был сидр, чему писатель с девушкой очень обрадовались и сказали синеасту, чтобы сразу несколько бутылок заказывал, потому что они уже стали лакать его из пиал, как на водопое животные.

В бретонской блинной было как в русской бане. Деревянные лавки и столы занимали раскрасневшиеся захмелевшие люди. Здесь, правда, не надо было под столом разливать, в открытую разносили — пей-напивайся, не наше дело! А блины заказывали по два-три. На закуску — блин с яйцом, потом блин — основное блюдо, с сосиской или ветчиной, и блин-десерт — с сахарной пудрой или вареньем.

Бретонские блины хорошо набивали пуза, но не затыкали ртов детям подруги жены синеаста. Она, правда, очень ловко с ними управлялась. Тот, что ползает, орал у нее на руках, и она в промежутках между его криками успевала запихнуть ему в рот блин, так что он немного задыхался, давился и не орал. Другой, щекастый и жизнерадостный, орал на лавке, и она тоже ему блинок в рот запихивала, пока другой задыхается. Ну, а когда они оба отплевывались от блинов или давились ими, она скорее-скорее — хвать! — сама куснет блин, сидру хлебнет и жует-улыбается.