Анна Лукиянова - Тварь [litres самиздат]

Вспоминает, как Ирма ее три для таскала везде с собой и представляла как “систер”. И от этого «систер» Варю каждый раз накрывала волна сверхудовольствия. В глазах мельтешило: Ирмины знакомые, летние веранды, сладкие коктейли с кубиками льда, какие хочешь десерты на огромных белых тарелках, новые платья – бери, что понравится – из гардеробной Ирмы. Ночью – музыка, кальяны, прогулки по каналам на чьем-то частном катере, утром – головная боль и отсыпалово.

Вспоминает, как Ирма стянула резинку с ее хвоста, распустила ей волосы. Как между делом протянула ей духи, которые утром Варя похвалила, и сказала – дарю. Как после этого “дарю” пробежалась по Варе взглядом детектива, приметила все неточности, асимметрии и дефекты, которые Варя сама про себя итак знала наизусть. Колючие локти эти с заплатками шершавой кожи. Слишком коричневые на белых скулах веснушки. Секущиеся светлые волосы, которые ровняла ножницами в ванной мама, а в парикмахерскую не пускала – испортят. Сутулые плечи в надежде спрятать растущую грудь – причину вечного стеснения. Добросовестно искусанные тонкие губы: один уголок ниже, другой – выше.

– Хочешь забыть себя такую навсегда, вот так, по щелчку?

– А так можно, Ирмочка?

Наконец вспоминает, как стоит под козырьком парадной на Думской, прячется от дождя. Но дождь косой, все равно достает до нее своими ласковыми стрелами, покалывает. Вот бы сбежать, пока еще не поздно. Почему ушла? Фотограф опоздал. Почему не дождалась? Не знаю. Нет, придется ждать, Ирма уже договорилась. Специально для нее договорилась, по-родственному, по-дружески, по-сестрински…

Варя ощущает, как противно намокает наволочка у нее под правым ухом от слез. В проеме видно входную дверь: железную, одноглазую. Шагов десять, максимум – пятнадцать. Поток теплого воздуха снова подбирает пух и гонит его под диван. Варя прислушивается, ощетинивается всеми рецепторами, пытается вычислить Глеба. Где он притаился? Откуда нападет? Неизвестность распускается в желудке колючим кустарником, царапает брюшную полость, прорастает выше – дерет гортань. Варя не выдерживает пытки ожиданием, садится, оглядывается по сторонам: пусто. Стаскивает с обогревателя лифчик, меняет гостевую футболку на мятое платье, встает и падает обратно. В голове кавардак: нет ни времени, при линии горизонта, ни ощущения пространства. Идти не получится. А ползти? Варя наклоняется к полу, чтобы стечь на него непослушным телом, когда в замочной скважине поворачивается ключ. Не успела. Пропала. Умерла.

– Встала? Вот и молодец! Засиделись мы с тобой вчера ого-го, – говорит Глеб сквозь правдоподобную улыбку. Запирает дверь, ключ оставляет в замке. Варя только за ключом и следит. В руках у Глеба картонный держатель с двумя стаканами кофе и бумажный пакет с чем-то мучным.

– Ирма все телефоны оборвала: мой на беззвучном стоял, твой – вообще сел. Да не бойся, я ей ночью написал – отмазал тебя. Обещала не ругаться. Сказал: заболтались с тобой, хуе-мое, а на такси не комильфо тебя одну посылать. В общем, систер дала добро остаться до утра. – Подмигивает, меняет уличные сандалии на тапочки.

Варя представляет, как сжимается до размеров молекулы и проскальзывает в открытую форточку. Глебово радушие и непринужденность пугают не меньше, чем вчерашняя ярость. Мысли еще больше тяжелеют, еще замедляются. Тело работает на инстинктах: недобитая жертва должна притвориться мертвой, чтобы хищник потерял к ней интерес. Вот и Варя едва шевелится, сидит неподвижно, дышит в себя.

– Завтрак, – поясняет Глеб, выставляя перед Варей кофе и круассан. Пахнет так упоительно, что Варю начинает мутить. Такие обычные запахи доводят ситуацию до абсурда.

– Я тут в ларьке прихватил зарядку для твоего самсунга, а то у меня только для яблок провода. Поставил твой аппарат заряжаться. Ирма сказала, пусть позвонит, как проснется. Переживает систер, ты ее не расстраивай – набери, – все тем же успокаивающим голосом мурлыкает Глеб.

Варя тянется за кофе: хочется сделать любой привычный человеческий жест из прошлой жизни, оставшейся за железной дверью Глебовой квартиры. Мигает шальная мысль: если она сможет вот так просто сделать глоток, то и все остальное – тоже сможет. Но она не может. Руки трясутся, кофе течет по запястью, капает на обивку дивана. Варя варится в этом коричневом кипятке, пока не осознает, что дышит ртом, совсем как рыба в браконьерских сетях.

Ей отчаянно хочется, чтобы этот спектакль закончился, чтобы Глеб перестал вести себя так, будто ничего не произошло. Но самый страшный вопрос уже влетел вирусом ей в подкорку: а было ли что-то на самом деле? А не выдумала ли она это все, как в детстве выдумывала себе несуществующих друзей? А не кошмарный ли это сон, который она приняла за правду?